Хартман Рейчел - Серафина

Принцесса Глиссельда выбрала диван полуночного цвета, на который больше никто сесть не рискнул, и принялась самозабвенно болтать с гостями. Люциан Киггс садиться не стал, остался стоять с краю, оглядывая зал; казалось, он вообще ни на секунду не ослаблял бдительность. Музыканты в смежном помещении наконец-то начали играть симпатичную сарабанду. Я поискала глазами госпожу Котелок, но она куда-то исчезла.

— Кто-то, может, и сомневается, что это был дракон. Я — нет, — тихо донесся откуда-то сзади по-самсамски монотонный голос.

— О, какой ужас! — воскликнула в ответ молодая женщина.

Обернувшись, я увидела Йозефа, графа Апсига, который развлекал трех гореддских фрейлин рассказом:

— В его последнюю охоту я был с ним, граусляйн. Мы только въехали в Королевский лес, и вдруг собаки рассыпались во все стороны, будто оленей было двадцать, а не один. Мы разделились, кто-то поехал на север, кто-то — на запад, и обе группы думали, что принц Руфус отправился с другими, но когда воссоединились, его нигде не было. Мы искали его до самого вечера, потом вызвали королевскую стражу и продолжали поиски всю ночь. В конце концов его нашла его собственная собака — очаровательная пятнистая гончая по кличке Уна; он лежал в болоте неподалеку, лицом вниз… точнее, вовсе без лица.

Троица дамочек ахнула. Я повернулась на сто восемьдесят градусов и внимательно вгляделась в лицо графа. У него были бледно-голубые глаза; на лице было не найти ни одного изъяна, ни морщинки, по которой удалось бы определить возраст. Конечно, он пытался произвести впечатление на даму, но, кажется, говорил правду. Не хотелось встревать в разговор непрошенной, но мне нужно было знать:

— Вы абсолютно уверены, что его убил дракон? На болоте остались четкие следы?

Тут Йозеф обратил всю силу своего очарования на меня. Вскинул подбородок и улыбнулся, будто святой в деревенской церкви, весь — благочестие и любезность; окружающий его хор ангелоподобных фрейлин уставился на меня и прощебетал, шурша шелковыми юбками:

— А кто же еще, по-вашему, мог его убить, госпожа концертмейстер?

Я скрестила руки на груди, устояв под натиском его обаяния.

— Разбойники, чтобы потребовать выкуп за его голову?

— Но никто ничего не потребовал.

Он усмехнулся; ангелочки вокруг усмехнулись следом.

— Сыны святого Огдо, чтобы всколыхнуть дракофобию к приезду ардмагара?

Он откинул голову и рассмеялся; зубы у него были очень белые.

— Ну, хватит вам, Серафина, вы забыли еще предположить, что он увидел очаровательную пастушку и просто потерял голову. — Небесное воинство наградило эту ремарку целой симфонией щебечущего хихиканья.

Я собиралась уже отвернуться — очевидно было, что он ничего не знал, — но тут позади раздался знакомый баритон:

— Дева Домбей права. Скорее всего, это дело рук Сынов.

Я шагнула чуть в сторону, позволив принцу Люциану посмотреть Йозефу прямо в лицо.

Улыбка графа поблекла. Принц не стал говорить, насколько неуважительной была шутка о его дяде, но он определенно слышал каждое слово. Апсиг отвесил ему преувеличенно вежливый поклон.

— Прошу прощения, принц, но почему тогда не схватить этих Сынов и не упрятать в тюрьму, если вы так уверены, что это сделали они?

— Без доказательств мы арестовывать никого не будем, — ответил принц бесстрастным тоном. Его левый сапог трижды коротко стукнул об пол; заметив это, я удивилась — может, у него какой-нибудь бессознательный тик? Тут принц продолжил все тем же спокойным голосом: — Необоснованные аресты еще больше раззадорят Сынов, среди них появятся новые. К тому же, это неверно в принципе. Кто ищет справедливости, должен сам быть справедлив.

Тут я повернулась к нему, узнав цитату.

— Понфей?

— Он самый, — одобрительно кивнул принц Люциан.

Йозеф ухмыльнулся.

— Со всем уважением, регент Самсама никогда бы не позволил сумасшедшему порфирийскому философу управлять своими действиями. И, конечно, не позволил бы драконам являться в Самсам с официальным визитом — не в обиду вашей королеве будет сказано, само собой.

— Возможно, именно поэтому не регента Самсама называют зодчим мира, — сказал принц все так же спокойно, снова притопнув ногой. — Судя по всему, он без всяких колебаний пользуется выгодами нашего вдохновленного сумасшедшим порфирийцем соглашения, только бы ему не приходилось самому идти на риск. Его официальный визит — только лишняя головная боль для меня… и я говорю это со всей любовью и уважением.

Как ни занимал меня этот вежливый, изящный обмен гадостями, госпожа Котелок вдруг оттянула мой взгляд в смежное помещение. Она принимала из рук мальчика-пажа бокал темно-рыжего портвейна. Добраться нее, не прорезав толпу танцующих, было невозможно; а они как раз начали танцевать вольту, так что в воздухе то и дело мелькало множество конечностей. Я осталась на месте, но глаз с нее не сводила.

Вдруг прозвучал сигнал трубы, и энергичный танец неловко прервался прямо посреди па; музыка резко оборвалась, и несколько танцоров столкнулись. Я не стала отрывать взгляда от госпожи Котелок, чтобы посмотреть, из-за чего шум, и в итоге оказалась одна посреди широкого прохода, который снова образовали расступившиеся придворные.

Принц Люциан схватил меня за руку — за правую — и утянул в сторону.

В дверях стояла сама королева Лавонда. Лицо ее не миновали приметы возраста, но спина была все такая же прямая; говорили, что у нее позвоночник из стали — и ее осанка это подтверждала. Она по-прежнему была в трауре по сыну, облачение сияло белизной от шелковых башмаков до покрывала и расшитого чепца. Роскошные рукава волочились по полу.

Глиссельда вскочила с дивана и присела в глубоком реверансе.

— Бабушка! Какая честь!

— Я не останусь, Сельда, и я здесь не для себя, — сказала королева. Голос ее был похож на внучкин, но казался закаленным возрастом и привычкой отдавать приказания. — Я привела вам еще несколько гостей, — продолжила она и пригласила в зал группу из четырех саарантраи во главе с Эскар. Те застыли по стойке смирно, словно маленькое войско. Они не потрудились особенно нарядиться; да и колокольчики блестели не настолько ярко, чтобы считаться подобающим украшением. Эскар по-прежнему была в порфирийских брюках. Все присутствующие уставились на них в изумлении.

— О! — пискнула Глиссельда. Она опять сделала реверанс, пытаясь вновь обрести самообладание, но даже когда выпрямилась, все еще смотрела округлившимися глазами. — Чем мы обязаны этому… э-э-э…

— Договором, подписанным почти сорок лет назад, — ответила королева; теперь, обращаясь ко всем присутствующим, она, казалось, даже стала выше. — Я посчитала — возможно, опрометчиво — что наши народы просто привыкнут друг к другу, если прекратить войну. Разве мы — масло и вода, что никак не можем смешаться? Неужели я ошибалась, ожидая, что разум и порядочность победят? Неужели нужно было, засучив рукава, насаждать их силой?