Корнелия Функе - Чернильная смерть

— Ты знаешь, что тебя казнят, как закончишь, поэтому и возишься так долго. — Свистун так грубо хлопнул его по спине, что Мо едва не порезался.

И тут же Перепел вернулся и представил себе, как хорошо было бы вонзить лезвие, разрезавшее бумагу, в грудь Свистуна. Мо заставил себя отложить нож и взялся за следующий лист, пытаясь обрести покой в бумажной белизне.

Свистун был прав. Он не торопился, но не потому, что боялся смерти, а потому, что эта работа должна была остаться незаконченной, и каждое движение имело лишь одну цель — вернуть того, над кем не властны слова Орфея. Мо уже почти стряхнул их с себя. Отчаяние, просочившееся в его сердце в темной яме, ярость, безнадежность… Все это побледнело, словно руки переплетчика отмыли его сердце.

Но что будет, если Реза и Сажерук не найдут Пустую Книгу? Что, если ночной кошмар сожрет Брианну и ее отца? Он так и будет вечно стоять в этом зале, переплетая чистые страницы? Не вечно, Мо. Ты ведь не бессмертен. К счастью.

Свистун убьет его. Среброносый дожидается этой возможности с тех пор, как они впервые встретились во Дворце Ночи. И комедианты запоют о гибели Перепела, а не переплетчика Мортимера Фолхарта. Но что будет с Резой и нерожденным ребенком? А с Мегги? Не думай об этом, Мортимер! Режь, фальцуй, пытайся выиграть время, даже если не знаешь, на что оно пригодится. Когда ты умрешь, Реза сможет улететь и найти Мегги. Мегги…

«Пожалуйста, не забирайте мою дочь! — взмолилось его сердце Белым Женщинам. — Я пойду с вами, но Мегги оставьте здесь! Ее жизнь только начинается, она даже еще не знает, в каком мире хочет ее прожить».

Режем, фальцуем, сшиваем — ему казалось, что на бумаге проступает лицо Мегги. Он чувствовал присутствие, как тогда во Дворце Ночи, в комнате, где жила когда-то мать Виоланты. Виоланта… Ее бросили в яму. Мо знал, чего она больше всего боится в подземелье: как бы темнота не отняла у нее остатка зрения. Дочь Змееглава по-прежнему трогала его сердце, он очень хотел бы ей помочь, но Перепел должен уснуть.

Ему зажгли четыре факела. Все равно темновато, но лучше, чем ничего. Оковы тоже не облегчали работу. Их звяканье все время напоминало о том, что он не в своей мастерской в саду у Элинор.

Дверь отворилась.

— Ну вот, — разнесся по высокому залу голос Орфея, — в этой роли ты смотришься куда лучше. Как только этот болван Фенолио додумался сделать из переплетчика разбойника?

Он подошел с торжествующей улыбкой и встал на таком расстоянии, чтобы Мо не смог дотянуться до него ножом. Да, Орфей всегда учитывал такие вещи. От него, по обыкновению, пахло сладостями.

— Ты мог бы догадаться, что Сажерук предаст тебя в один прекрасный день. Он всех предает. Поверь, уж я-то знаю, о чем говорю. Его коронная роль — предательство. Но у тебя, конечно, не было выбора.

Мо потянулся за кожей, приготовленной для переплета. Она была красноватого оттенка, как и в первый раз.

— Ты, похоже, со мной не разговариваешь! Что ж, это можно понять. — Орфей был, кажется, совершенно счастлив.

— Не мешай ему работать, Четвероглазый! Или пойти сказать Змееглаву, пусть наберется терпения со своими болячками, потому что тебе захотелось поболтать с переплетчиком? — Голос Свистуна звучал еще гнусавее, чем обычно: Орфей не внушал людям расположения.

— Не забудь. Свистун, что твой хозяин своим скорым исцелением обязан мне! — сквозь зубы процедил Орфей. — Ты, насколько я помню, не мог убедить нашего друга-переплетчика сделать то, что нужно.

Ага, они соперничают за первое место у трона Змееглава. Сейчас у Орфея карты лучше, но ведь это можно изменить.

— Что ты такое говоришь, Орфей? — сказал Мо, не подымая глаз от работы. Приятно чувствовать месть на языке. — Змееглав обязан этим только Свистуну. Меня поймали его люди. Я допустил неосторожность и сам попался им в руки. Ты к этому не имеешь никакого отношения.

— Что?! — Орфей нервно потрогал оправу очков.

— Да, и я расскажу об этом Змееглаву, когда он вернется сюда после отдыха. — Мо резал кожу и представлял себе, что разрезает сеть, которой опутал его Орфей.

Свистун прищурился, словно пытаясь рассмотреть, что за игру ведет Перепел. «Перепела здесь нет, Свистун, — думал Мо. — Но тебе этого, конечно, не понять».

— Берегись, переплетчик! — Орфей неуклюже шагнул к нему. Его голос срывался и дрожал. — Если ты попробуешь меня оболгать своим волшебным языком, я тут же велю его тебе вырезать!

— Вот как? И кто же выполнит твой приказ?

Мо посмотрел на Свистуна.

— Я хочу, чтобы мою дочь не привозили в Озерный замок, — тихо сказал он. — И чтобы ее не искали после смерти Перепела.

Свистун встретил его взгляд — и улыбнулся:

— Обещаю. Нет у Перепела никакой дочери. А язык он сохранит, пока говорит им то, что нужно.

Орфей закусил побелевшие губы и шагнул еще ближе к Мо.

— Я напишу новые слова! — зашипел он ему в ухо. — Слова, от которых ты будешь корчиться, как червь на крючке!

— Пиши что хочешь! — ответил Мо, продолжая нарезать кожу.

Переплетчик не почувствует этих слов.

Она плакала! Якопо никогда еще не видел мать плачущей. Даже когда его отца принесли из Непроходимой Чащи мертвым. Сам Якопо тоже тогда не плакал, но это другое дело.

Позвать ее? Он опустился на колени на краю ямы и посмотрел вниз, в темноту. Ничего не видно, только слышно. Страшные звуки. Якопо пробирала дрожь. Его мать не плакала. Его мать всегда была сильной и гордой. Она не брала его на руки, как Брианна. Брианна иногда обнимала его, даже когда он ее обижал.

«Потому что ты похож на отца! — говорили служанки на кухне. — Брианна была влюблена в твоего отца».

Она до сих пор в него влюблена. Она носит монету с его портретом в кошельке у пояса и иногда вынимает ее и тайком целует. А еще она пишет его имя на стенах, на воздухе и на песке. Глупая Брианна!

Рыдания в яме усилились, и Якопо зажал уши. Казалось, мать там разбивается на мелкие куски, крошечные осколки, которые уже никогда не сложить обратно. Но он не хотел ее терять!

«Твой дед возьмет тебя с собой, — говорили слуги. — К себе во Дворец Ночи. Ты там будешь играть с его сыном».

Якопо не хотел во Дворец Ночи. Он хотел назад в Омбру. Там его замок. И потом, он боялся деда. Змееглав вонял, задыхался, а кожа у него была такая дряблая что, казалось, в ней можно пальцем проделать дырку.

Внизу все уже промокло от слез, наверное. Судя по звуку, она скоро в них утонет. Неудивительно, что она так убивается. Там, в темноте, нельзя читать, а его мать не могла жить без книг. Она их любила больше всего на свете. Гораздо больше, чем своего сына, но дело не в этом. Все равно Четвероглазый не должен на ней жениться. Якопо ненавидел Четвероглазого. Его голос лип к коже, как расплавленный сахар.