Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц-регент

Двое монахов в ужасе стоят, прижавшись спинами к двери, кто-то из умных успел выскочить и закрыть за собой на засов, а я распрямился и прокаркал хриплым голосом:

— Привет… Как там наверху, обед скоро?

Оба таращили глаза, наконец один пролепетал:

— Да… не очень… брат паладин… это вы?

— А кто может быть еще? — спросил я оскорбленно. — Где вы найдете еще такого красавца?.. Вы же видели, какие крылья?.. А гребень?.. Нет, вы гребень, гребень рассмотрели? Это же всем гребням гребень! Даже у Морского Змея такого нет, хоть у него и побольше, но никакого изящества, а моим залюбоваться можно, хоть вы и мужчины… вроде бы, хотя в таких рясах что поймешь…

Они проводили меня взглядами, как я величественно прошел мимо, один жалобно вскрикнул вдогонку:

— Брат паладин!.. Но это же… это магия?

Я изумился:

— Какая магия? Где вы узрели, а то и просто увидели… какую-то магию?

Он промямлил:

— Ну да… это же…

— Просто расширенные возможности, — объяснил я терпеливо. — Возможности расширенного человека. Когда-то это будет доступно и простому человеку, а потом даже очень простому, а то и простейшему, а пока вот только паладинам! Вы же понимаете, всего на всех не хватит!.. Сперва дают тем, кто работает, а в последнюю очередь тем, кто на курорты ездит. Если хватит, конечно. Кто-то и две возможности возьмет, а то и три. У нас умные люди запасливые, жизнь учит хомячистой хомяковости.

Похлопав обоих по хилым плечикам, я важно прошел в зал, а оттуда, подрагивая в ногах, поспешил к своей келье. Все-таки нехорошо получилось. Надо бы как-то скрыть, но сам знаю, что такое не скроешь в тесном коллективе. Надеюсь, в здоровом. Со здоровым находить общий язык проще и даже легче, а больные всегда всем недовольны.

Воображение — кобылка резвая. Одно плохо: перед ней слишком много дорог. Я лежал поверх одеяла и перебирал мелкие камешки фактов, стараясь уложить в ясную картину, желательно — цветную.

Пока же слишком много непонятного, начиная от этой черной тени, в которой необъяснимо абсолютно все, от происхождения и кончая поведением, а также странным отношением монахов и руководства монастыря: тут люди гибнут, а они процедурными вопросами занимаются…

Насчет Маркуса я, похоже, опоздал. Здесь уже все решили, и мне придется бороться с уже принятым решением…

Бобик вскочил, внимательно посмотрел на дверь, потом на меня и снова на дверь.

Я спросил с интересом:

— А ты точно знаешь, что идут именно ко мне? Здесь полсотни келий!

Вскоре и сам, насторожив слух, уловил звук приближающихся шагов. Еще пару минут, и в дверь деликатно постучали.

Я поднялся с ложа, оглядел себя, хорошо ли смотрюсь, и сказал громко:

— Заходите, бить сразу не буду, обещаю.

Через порог осторожно переступил Жильберт, Бобик посмотрел на него зло. Жильберт замер на месте, глаза испуганные, сказал виновато:

— Похоже, ваша собачка чувствует неприятности…

— У меня? — спросил я. — Или вообще?

— У вас, — ответил он и вздохнул. — Вас срочно вызывает на монастырский суд отец Ансельм.

Я порылся в памяти, переспросил:

— Камерарий?

— Да, — ответил Жильберт упавшим голосом, — но он еще и глава церковного суда.

— Гм, — ответил я, — вряд ли это в его юрисдикции, однако, чтобы не портить отношения с местными властями, я смиренно явлюсь на их суд и попробую защитить свою честь и достоинство. А чего им надо?

— Говорят, вы на виду у всех пользовались магией…

— Хорошая формулировка, — ответил я, — на виду у всех… Да, это не весьма, ваш камерарий прав. Когда состоится суд? Надеюсь, к тому времени я буду далеко на Юге…

Он покачал головой.

— Просят явиться немедленно.

— Ого, — сказал я невольно, — зашевелились перед выборами!

Он потупил взор, даже пошаркал ножкой.

— Вообще-то да. Все ускорилось.

— В самом деле сочту себя важной персоной, — сказал я. — Такое внимание… Ладно, пойдем… Нет, Бобик, не ты. Это Жильберт сейчас бобик, а ты, как монах, поспи до ужина… Молиться можешь про себя, Господу все равно.

Мы прошли по узкому залу, больше похожему на коридор из-за ряда близко поставленных одна к другой колонн, все серое, суровое и безрадостное, как и должно быть там, где думают о высоком и вечном.

В просторной комнате за длинным столом около десятка монахов, еще трое только-только усаживаются, все немолодые и, как я ощутил, наделенные. Некоторые даже очень наделенные.

Во главе стола в кресле с высокой спинкой, что везде олицетворяет власть, громоздкий в прямом значении слова священник при регалиях, суровый и властный по виду, осанке и прямому взгляду.

— Брат Ричард, — сказал он непререкаемым тоном, — нам сообщили потрясающую весть! Вы используете гнуснейшую магию, запрещенную церковью и всей нашей совестью!.. Это не только недопустимо, но и сурово наказуемо!

Я сказал вежливо:

— Отец Ансельм, я паладин, потому подсуден только ордену паладинов в Кернеле.

— Ошибаетесь, — отрезал он. — Наша власть выше. Я уверен, одного слова нашего аббата достаточно, чтобы вас лишили этого обязывающего звания! Ну, пусть двух-трех слов.

Один из священников заметил ровным голосом:

— Для вас это будет даже лучше.

— Почему? — спросил я.

— Орден паладинов, — пояснил он, — по нашему представлению не только снял бы с вас высокое звание паладина, но и подверг бы жестокому и унизительному наказанию!

Меня пробрала дрожь, я сглотнул ком в горле и проговорил смиренно:

— Не сомневаюсь, что вам многое виднее. Я же, паладин Господа, всегда поступаю по велению совести. И готов представить на суд паладинов всю свою жизнь, развернуть все поступки и дать им подробное объяснение…

Отец Ансельм прервал:

— Сейчас вы не на суде паладинов. Вы на суде в Храме Истины. И было сказано, что вы поднялись из адских бездн в виде отвратительной твари, похожей на ящерицу с крыльями…

Тот же священник сказал с негодованием:

— Хотя бы в птицу! И то…

Я развел руками и ответил самым сокрушенным тоном:

— В птицу не могу. Птицы живут уже в этом греховном мире, пропитанном человеческой злобой и невежеством! Однако те существа, одно из которых зрели ваши монахи в моем почти светлом облике, были созданы Господом в первые дни творения, когда свет был еще чист и ясен. Потому мне удается это превращение, ибо я паладин!.. Птица слишком греховна, хотя она ни рыба ни мясо, а вот это существо — это дорыба!

Отец Ансельм морщился, наконец прервал:

— Нам неважно, во что вы превращались! Превращение человека в зверя или птицу — нечестивая магия!

Я воскликнул:

— Но разве в Храме это возможно?.. Магия?

Он посмотрел на меня зло.

— Раньше такого не случалось. Вы первый! Потому это и нужно прекратить в самом зародыше.