Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц-регент

— У меня тоже, — признался я. — Ладно, пойду подумаю. Если что, зовите сразу!

В конце коридора появилось громадное черное тело. Я вздрогнул, но это всего лишь мой Бобик, что кратчайший миг смотрел на меня багровыми глазами, а затем во мгновение ока оказался рядом, толстый, теплый и ласковый.

Отец Леклерк отпрыгнул, ухватился за сердце.

— Господи… я люблю собак, но эта лошадь разве собака?

В келье я успел пройтись пару раз вдоль стены, когда в дверь стукнули, брат Жильберт вошел смиренный и тихий, как тень, остановился, опустив голову и держа руки в рукавах на груди.

— Брат Жильберт? — спросил я.

Он сказал замедленным голосом:

— Брат паладин, отец Мальбрах желает созвать капитул. Вас приглашают принять участие.

Я изумился:

— Еще один? Зачем?

— Не о выборах, — пояснил он, — отец Мальбрах считает, пришла необходимость внести изменения в наше ношение монашеской одежды. Точнее, о необходимости возврата к традициям, ибо некоторые братья весьма вольно смотрят на эту важнейшую особенность монашеской жизни…

Я переспросил, не веря своим ушам:

— Что-что?

— Некоторые братья начинают забывать, — договорил он заученно и монотонным голосом, — что ряса и тонзура постоянно напоминают о целях жизни, потому братья обязаны носить всегда самые дешевые и темные одежды, а также закрывать себя от мира с ног до головы.

Я сжал челюсти, чувствуя нарастающую, но бессильную злость. Отец Мальбрах, елемозинарий, намерен собрать капитул по такому ах-ха важнейшему вопросу, как будто Храм и монастырь не сотрясают бури вроде невесть откуда взявшейся темной тени, что начала убивать монахов внутри их же убежища, или раскола в монашеской среде накануне выборов! Уж молчу про Маркуса, а о его приближении, на мой взгляд, все должны говорить и думать!

— И что, — спросил я враждебно, — есть такие, кто готовы прийти на такой сраный… прости Господи… капитул?

Он ответил уклончиво:

— Брат паладин, но это в самом деле важно… хотя и не в той мере, как кажется тебе, человеку креста и меча. Даже меча, а потом чуточку креста. Отец Форенберг, его верный сторонник, яро напоминает всем, что провинившихся монахов заставляли неделями, какой позор, ходить в мирской одежде! Все знают, что в облачении монаха заключена священная мощь, а в мирской один грех, потому даже короли завещают хоронить себя в монашеском одеянии, несмотря на то, что частенько не просто нарушали заповеди, а очень даже нарушали, но благодаря монашеской рясе надеялись получить прощение…

Злость уже поднялась у меня до горла и вот-вот выплеснется: ну как же это жизненно важно — у каждого монашеского ордена своя одежда, за право носить именно ее готовы идти на костер, потому бесконечные споры не утихают насчет великого замысла, воплощенного в покрое и материале, спорят о цвете, длине, размерах капюшона, поясе, обуви… А если, упаси Господи, какая реформа, то надо и в одежду внести некое новшество, в то время как все старые монахи яростно требуют возврата к первоистокам.

— Единственное, — сказал он, — в чем отцы Мальбрах и Форенберг готовы рассматривать уставы других монашеских орденов, — это бедность и простота одежды. Какую ни взять ткань: пеньку, овечью шерсть, козью или верблюжью, все равно одежда обязана быть грубой, жесткой, колючей! Монашеская одежда похожа на платье крестьян и пастухов, разве что ткань, как и шерсть, никогда не должны красить, это значило бы вводить в заблуждение.

Говорил он заученно, я наконец-то понял, молодой монах просто послушно пересказывает, что ему велели, а самому ему, возможно, как и всем молодым, хотелось бы как-то украсить свою рясу, выделиться среди остальных хотя бы расшитым капюшоном…

Он заметил наконец мое потемневшее лицо, спросил шепотом:

— Что-то случилось, брат паладин?

— Я прибыл в Храм, — ответил я горько, — полагая, что хотя бы здесь отыщу подвижников, готовых отдать жизни, но во что бы то ни стало остановить Маркуса… А что слышу? Споры о длине ряс?

Он виновато опустил взор, но потом поднял голову и посмотрел на меня ясными глазами.

— Брат паладин, ты делаешь слишком поспешные выводы.

— А какие я должен сделать?

Он ответил шепотом:

— У нас монастырь очень… велик. И среди братьев разные мнения, как поступать в том или ином случае. Ты мог бы же заметить, что помощник приора отец Кроссбрин — приверженец традиции, а вот отец Ромуальд — умеренный…

— Мне умеренные не нужны, — буркнул я. — Лучше уж крайности, чем серая серединка, которые осторожные дураки зовут золотой.

— Другая крайность, — шепнул он, — отец Хайгелорх.

— Хайгелорх? — переспросил я с недоверием.

— А что не так?

— Он же старый.

Он сказал с неудовольствием:

— И что? Бунтуют, ты прав, молодые, у которых ума нет, но бывает, что и мудрый человек, проживший немалую жизнь, стоит за резкие перемены.

— И в чем перемены для отца Хайгелорха?

Он ответил уклончиво:

— Брат паладин, вам нужно просто повидаться с ним. И поговорить с ним откровенно, распахнув душу.

— Ну да, — пробормотал я, — если распахну, из нее такое выскочит… В общем, на такой капитул не пойду, хотя я и верный воин Господа. Не все капитулы… капитулы. Мне вообще кажется, кто-то старается отвлечь внимание от того, что творится в монастыре!

— Как скажете, брат паладин, — ответил он смиренно. — Мне велено сообщить, я сообщил.

— Спасибо, — сказал я, — хотя мне кажется, что вот такими поспешными акциями, как церковный суд силами небольшой группки священников, это я сообразил уже потом, или этот вот капитул о длине ряс… это совсем не то, что мы видим.

— Брат паладин?

— Хотят привлечь больше братьев на свою сторону, — объяснил я. — Перед выборами всегда оживляется такая вот общественно-политическая деятельность. И трудно даже сказать, чего добиваются на самом деле…

Он спросил умоляюще:

— Брат паладин?

— Возможно, — сказал я, — отец Мальбрах, выступая за большие строгости в ношении ряс, провоцирует на выступления против?.. Да, и такое будет в предвыборной гонке… Возможно, уже началось. Жаль, не участвую, надо мир спасать, а то бы тут наловил толстых жирных левиафанчиков. Всех бы голодными оставил, как правых, так и левых, заодно и совсем зеленых… Ладно, брат Жильберт, спасибо за. В какой-то мере понимаю отца Мальбраха: когда мир рушится, нужно держаться за что-то надежное и устойчивое! Вот он и держится.

Он поклонился, отступил к двери.

— Отдыхайте, брат паладин.

Отец Леклерк, похоже, очень полюбил вино паладинов, как он называет коньяк. Через несколько минут после ухода Жильберта, словно тот ходил по его личному распоряжению, а не отца Муассака, пришел в гости и расположился на лавке, как в удобном кресле.