Ник Перумов - Боргильдова битва

Гримтурсены молчали. Молчали и мрачно глядели на столь же недобро сдвинувшего брови Отца Богов.

— А если вы, великаны, решили, что, мол, Семеро сметут проклятых асов, а нас не тронут, то мне остаётся лишь посмеяться, — О дин потряс копьём. — Но даже если это окажется правдой, что станете вы делать, как жить с таким бесчестьем? Вашего вековечного врага прикончит кто-то иной, не вы! Позор и поношение для подлинных гримтурсенов, как раз и толковавших мне, что истинная доблесть — в бросании вызова поистине неодолимой силе!

Груммог раздвинул соплеменников могучими плечами, шагнул к пирамиде, поднимая молот.

— Ты хитёр и изворотлив, Ас волков и воронов. Да, мы знаем, кто идёт на наш мир. Но поддаваться на твою красную речь не станем тоже. Если кто-то посягнёт на Ётунхейм — дадим отпор, и любой недруг умоется кровью.

— Любой? — поднял бровь Отец Богов. — Даже мой старший сын Тор?

Груммог что-то прорычал — нарочито неразборчиво.

— Гримтурсены, — О дин вновь поднял копьё, остриё Гунгнира засверкало, готовясь породить молнию, — не время сейчас сводить счёты. У вас было для этого предостаточно времени. Могильные курганы ваших лучших бойцов говорят сами за себя. Вы храбры и не обижены силою, и, если таково ваше желание, мы можем воевать и дальше. Но сейчас я зову вас на пир, смелые великаны. На пир в Асгард. Зову тех, кто готов на время забыть о вражде. Потом, когда всё вновь станет, как прежде — будем биться ещё, коль иначе вам не мила жизнь. Готов сразиться с тобой, Груммог, сняв доспехи и отложив Гунгнир, не требуя от тебя отказаться от вооружения.

— И сим унизить меня?! — возопил великан, потрясая молотом. — Чтобы потом говорили, мол, невелика доблесть — взять верх над безоружным, и смеялись бы мне в спину — смотрите, вот идёт Груммог-нидинг, напавший на бросившего копьё?!

— Если так настаиваешь, не брошу, — пожал плечами О дин. — Всё, о чём я прошу тебя, храбрый Груммог, — подними свой стяг рядом с моим. Грядущие Семеро — такие же враги тебе, как и мне. Спроси троллквинн своего племени, тебе они не солгут.

— Никогда мой стяг не поднимется рядом с твоим! — от рыка гримтурсена задрожала земля. — Ты мой вечный враг, Ас воронов, от рождения до самой смерти! Сейчас ты гость Ётунхейма, и проклят будет тот великан, что нападёт на тебя или причинит тебе обиду, кто станет смеяться над тобой или ругать поносными словами. Любой из нас позовёт тебя в своё жилище, великий Ас, и устроит пир в твою честь, но никто, слышишь — никто! — не станет сражаться за тебя и твоих!

— Ошибаешься, могучий Груммог, — хекса Лаувейя раздвинула толпу. Сейчас она предстала в своём истинном виде — великанша, куда выше Отца Дружин и шире его в плечах. Наряд троллквинны ни в чём не отличался от одежд других пришедших на тинг женщин народа гримтурсенов, разве что вышивка на подоле длинной юбки да на отороченной мехом безрукавке смотрелась богаче и изощрённее.

— Ошибаешься, — повторила она, останавливаясь напротив возвышавшегося подобно башне гримтурсена. На Одина она не смотрела, словно тут его и не было. — Я подниму свой стяг рядом со знаменем Аса воронов. Я Лаувейя, давшая вам новые руны. Я смотрела в глаза Семерым. Я знаю, что несут они с собой. Поэтому я стану сражаться рядом с асами.

— Решите на тинге промеж себя, — подхватил Отец Дружин. — Я не правлю народом гримтурсенов. Но приму как брата или сестру любого из вас, кто решит, что с Семерыми надо покончить первее, чем с асами. А теперь прощайте! Моя дорога лежит в Муспелль. И я должен сделать то же, что и здесь — убедить их сражаться за Хьёрвард, Ётунхейм и другие части нашего мира так же, как если бы они сражались за своё собственное владение.

Великаны проводили его тяжёлым молчанием. Никто в открытую не встал ни за Груммога, ни за Лаувейю. По вьющимся меж скал тропинкам на тинг спешили новые и новые гримтурсены, и Старый Хрофт подумал, что его время здесь закончилось.

Лаувейя не проводила его и взглядом.

(Комментарий Хедина: история весьма поучительна. Сперва Отец Дружин втолковывает нам всем, насколько важно объединить рати всех семи царств, а потом сам делает всё, чтобы оттолкнуть инеистых великанов. Можно спорить, к чему привело его упрямство, он поминает недопустимость обмана для богов, и тут я с ним согласен, но разве не прямая обязанность бога пожертвовать собой ради спасения вручённого его попечению мира?.. Это звучит изрядно по-ракотовски, должен признать. Очевидно, дело в балансе, в сохранении равновесия. И, быть может, истинная божественность и заключается в умении видеть, когда от тебя требуется пожертвовать честью, а когда — гордо держать свой стяг, так, чтобы было видно издалека?..

Дальше следует вставка, на пергаменте, но похуже качеством, грубой выделки. Запись странна: явно ученическая рука старательно выводила руны. Похоже, что кто-то записывал рассказ Старого Хрофта, кто-то, кому он доверился в нескончаемые годы своего одиночества. Что ж, можно лишь немного порадоваться за Отца Дружин, встретившего кого-то, заслужившего право на подобный рассказ. И я бы порадовался, но… в конце страницы той же рукой последняя пара фраз записана буквами, знакомыми моему Поколению, алфавитом Истинных Магов. И это наводит на размышления…)

Вновь мчится над облаками и туманами стремительный Слейпнир, но на сей раз путь его хозяина лежит далеко от привычных дорог и путей Хьёрварда или Митгарда. На дальний юг, на заокраинный полдень, к дому жары и суховеев, к местам, где нет воды, и потому жить там могут одни лишь огненные великаны, подданные безжалостного Сурта.

Загадочный Муспелль, где не признают власти асов, но и не враждуют с ними напрямую. Рати этого царства никогда не подступали под стены Асгарда, вообще никогда не покидали своих пределов. Для чего он создан, этот Муспелль, «где всё горит и пылает», в чём его предназначение?

Никогда доселе никто из асов не искал разговора с Суртом. На самой заре этого мира, когда не было ещё ни Валгаллы, ни радужного моста, и молчаливый Хеймдалль не стоял на страже у Бифрёста, когда Земля ещё не обернулась Фригг, чтобы стать женой Старому Хрофту, сделав его Отцом Богов, и сама сделавшись их Матерью — в те времена, когда О дин вольно странствовал по обширным равнинам Митгарда, их пути с Суртом один раз пересеклись.

…Такие времена принято называть «старыми добрыми», они хоть и «старые», «добрыми» никак не были. Гномы ещё не выковали Мьёлльнир, и Гунгниру доставалось немало работы — великаны уже тогда возымели намерение обрушить стены Асгарда. Однако поражения ещё способны были на время вернуть их «на пути разума», как выражался Хеймдалль, и тогда О дин мог предаться излюбленному занятию — в обличье простого странника, в сером плаще и широкополой шляпе, бродить по градам и весям, отыскивая достойных и помогая им. Он не старался избыть все несправедливости и всё горе мира: жизнь жестока и коротка, слабые не могут вечно прятаться за спинами сильных.