Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Перегнувшись с бережка, Золотинка сунула голову в ледяную воду, и как будто бы полегчало. Она вернулась назад и обнаружила заброшенную дорогу, настоящую мостовую из ровно уложенных камней, между которыми пробилась высокая трава. С боков дорогу теснил кустарник, но идти можно было недурно.

Справа посверкивала речушка, старый шлях уводил понемногу на плоскогорье, прочь от Белой. В скором времени Золотинка вступила под высокие своды дубравы и еще раз спустилась к воде, чтобы окунуть голову.

Стало совсем тихо, птичий гомон остался на опушке, тесно сомкнутые вершины дубов и кленов скрывали от крылатых соглядатаев. Золотинка не замечала тихого покоя дубравы — нестерпимая головная боль изводила ее, приходилось сжимать виски и останавливаться со стоном, чтобы зажмуриться. Плохо запоминая дорогу, тащилась она в поисках подходящей норы или берлоги, чтобы свалиться там и залечь, как раненый зверь.

…Но никак не могла миновать побелевший скелет поперек дороги. Сквозь глазницы и ребра проросла крапива; можно было различить клочья истлевшей одежды… Серебряная пряжка на изъеденном плесенью ремне. Ржавый нож словно пророс сквозь распадающийся чехол.

Золотинка тупо стала, напрасно пытаясь сообразить, нужно ли испугаться и повернуть назад. Голова ломила так, что все казалось едино: что возвратиться к реке в лапы к сечевикам, что углубляться и дальше в царство мертвых, где человеческая нога не ступала, похоже, с незапамятных времен…

Во всяком случае, определенно, в лесу было не так жарко… И это решило дело. Не тронув скелет, Золотинка обошла заросли крапивы и пошла по дороге, прокладывая путь среди редкой, но высокой травы.

Немного погодя повстречался ей крутой каменный мост, сплошь обросший ракитником. По правую руку она приметила омут, где можно было искупаться, и торопливо сбросила одежду. Окунувшись раз и другой, она осталась в холодной воде и замерла, приглядываясь к переполошенной речной живности. Мысль о еде не всходила в помраченную голову, но стоило только потянуть руку, как целая стайка рыбы-пеструшки, форели, послушно рванулась на зов — Золотинка бросила рыбку на траву, бездумно и мимоходом, а не из какой осознанной необходимости. Рыба давалась легко, вообще без усилия.

Она осознала, что боль уходит, как хлынувшие через выбитое дно воды. И понемногу возвращаются мысли. Не совсем доверяя еще подозрительно быстрому, почти мгновенному исцелению, Золотинка медлительно вскарабкалась на откос, где продолжали биться и поскакивать рыбешки, и безотчетным движением потянулась отжать волосы, которых, однако, не было.

И так с занесенными вверх руками, забрызганная и холодная, ахнула она, прохваченная ознобом, — на краю прогалины седой волк. Матерый лесной убийца ростом с теленка. Свалявшаяся шерсть висела лохмами, красные, воспаленные глаза не мигали.

— Послушай, приятель, — чужим голосом сказала Золотинка, опуская руки, — я дам тебе рыбу.

Она не решилась нагибаться, опасаясь что зверь бросится, а легким манием пясти, не оборачиваясь к реке, вызвала из глубин омута две-три пеструшки и бросила их что было мочи внахлест на берег. Резвые рыбешки подскочили выше колен и шлепнулись одна за другой между Золотинкой и волком — зверь попятился.

Волчьи губы скривились, складка пошла по зубам назад — волк то ли оскалился, то ли ухмыльнулся, а потом отступил в заросли, где остался, приметный между ветвей. Не успела она одеться, как зверь покинул заросли и приблизился к ней.

— Ты оборотень, — сказала она.

И он кивнул вполне отчетливо.

— А я волшебница Золотинка. — Это было, наверное, не слишком большое преувеличение. — В вашу глушь я забрела так… посмотреть.

Зверь вздрогнул кожей. И вдруг — плюхнулся на брюхо. Пополз, перебирая лапами и задирая вверх морду. Золотинка молчала. Подобравшись ближе, подобострастно извиваясь, он лизнул носок туфли.

— Ты готов мне служить… Ну что ж, служи! Рыбу ешь, твоя рыба.

Голодный, он не ожидал второго приглашения, и девушка опять поежилась. Матерый зверище ростом Золотинке в пояс, чавкая, роняя слюну, принялся пожирать улов. Когда он переступал, в холке выпирали суставы, на запалом животе ходили ребра. Но лапы… широкие лапы с огромными черными когтями жестоко вонзались в нежное тело рыбы и рвали его клочьями.

— Что ж, теперь служи! — молвила Золотинка, когда все было съедено — с потрохами.

Волк понимал службу как-то по-своему: дошел до края прогалины и требовательно оглянулся. Золотинка тотчас же поняла, что это не приглашение, а нечто большее.

— Хорошо, пойдем, — сказала она, покоряясь обстоятельствам.

Какой-нибудь час спустя по мощеной дороге они поднялись на плоскогорье. Последний раз далеко-далеко показалась за лесом великая река, и снова пошла дремучая пуща с неохватными дубами, липами, ясенем и ореховым подлеском. Все чаще встречались и кости: проломленные черепа, вросшие в землю, распадающиеся останки. Серый проводник оглядывался пристальным и пытливым взором, словно проверяя волшебницу на слабость.

Здесь было царство волка: попадались старые и свежие следы с когтями, но ни одного копыта, ни одного отпечатка человеческой ноги. Волчьи следы сбегались в тропу, тропа вывела к заросшей мелколесьем поляне. За молодым березняком и малинником выглядывал старый, посеревший от времени частокол, а за ним крутая тростниковая кровля. Распахнутые до половины ворота ушли в репейник и покосились. Обширный двор перед высоким каменным домом зарос выше головы крапивой, и в этой чаще тянулись узкие кривые тропинки.

Следы запустения отметили большой, когда-то ладный дом неравномерно и прихотливо. Сложенные из дикого камня стены казались совсем крепкими, толстая кровля из темного тростника сохранилась на диво, хотя и поросла мхом. А окна стояли вразнобой: иные были закрыты ставнями, иные посверкивали неправильных очертаний слюдяными оконницами, иные брошены настежь. И летом и зимой оставалась нараспашку дверь и, видно, уж не проворачивалась в ржавых петлях. Загнил порог, плесенью цвели в сенях половицы. Сыростью и тлением несло из отверстого зева двери. И застоявшийся запах псины. Жужжали жирные, отъевшиеся на падали мухи.

— Зачем ты меня сюда привел? — сказала Золотинка, подозревая самое худшее. — Нечего мне здесь делать. — Она обернулась на ворота — волк перехватил взгляд.

Прихрамывающим шагом он возвратился вспять, стал на пути и ощерился самым немилосердным образом.

«Ага! Обратно меня не пустишь!» — сообразила Золотинка. Но догадка ее, прямо скажем, немногого стоила.

— Ты здесь живешь? — сказала она вслух.

Оборотень кивнул.

— Мне здесь не нравится. Здесь воняет.

Волк не освобождал прохода, но как будто задумался и даже понурил голову в неразрешимой потребности объясниться. Потом встряхнулся и выразительно мотнул головой, призывая волшебницу за собой. Они обогнули дом и, миновав хозяйственный двор с давно развалившейся телегой, перед которой валялись в оглоблях растасканные лошадиные кости, вступили в сад, совершенно заглушенный крапивой, бузиной и волчцом. Под старой полузасохшей грушей волк огляделся и обозначил место. Потом возвратился с Золотинкой в амбар, где показал ей липовую лопату с проржавевшей оковкой.