Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Могучий хищник дернулся в тисках ее рук, хлестнул тяжелым хвостом по полу. Золотинка сдавленно охнула, сквозь толстое платье проникли когти. В миг внезапной перемены — от омерзения к ужасу — она усомнилась в себе, будто пошатнулась на краю пропасти. Но удержалась отчаянным, надрывным усилием — не расцепила рук! И, справившись, обмерла душой, когда полголовы ее очутились в вонючей пасти, клыки сомкнулись на шее и на темени. Золотинка лишилась самой способности самосознания. Утратила и разум, и чувства. Но руки, сведенные на жесткой под шерстью спине чудовища, держались.

Одна лишь готовность к смерти могла устоять перед нечеловеческим испытанием, ибо дальше смерти ничего нет. Золотинка приняла конец… И выстояла — клыки разомкнулись, свирепым рыком черный зверь пытался прикрыть отступление, яростно изогнул спину, вырываясь, но все это уже ничего не значило.

И вдруг напряженная борьба сменилась павшей на руки тяжестью. Зверь исчез, скинувшись плоским бруском железа, который зашипел в ладонях — жаром дохнуло от раскаленного железа. Ужас сменился болью. Золотинка сдержала крик, ибо с криком должна была выронить жар. Она не подумала: «Выстою!», а сделала это прежде мысли — застыла с расширившимися огромными глазами. Быстро взвившаяся боль достигла предела. Когда нестерпимо бо-о-о-ль-но-о, и ничего больше… Тончайшая гарь слоилась в воздухе.

Золотинка не знала, сколько она стоит. А это длилось всего три мгновения. На четвертое мгновение в обожженных руках ее очутился Юлий.

Тут-то Золотинка и охнула — руки ее пали, слабость разлилась по телу, она сомлела, ступила несколько мелких шажков назад и упала в подоспевшие объятия медного болвана Порывая. И, прежде чем сознание помутилось, успела понять, что Юлий спасен.

Юноша пошатывался с тем необыкновенным ощущением легкости, когда долгая гнетущая тяжесть сброшена с плеч и каждый шаг словно подкидывает над землей. С каким-то детским изумлением он глянул на запястье: язва очистилась. Боль уходила под медленно затихающую сладостно-тягучую дрожь. А на полу чадил, испуская вонючий дым, маленький совершенно черный зуб, раскинувший мочало ядовитых корней.

— Как это? — бессмысленно произнес Юлий, но только этим, ничего не говорящим и все вмещающим словом, наверное, и можно было выразить полную меру изумления.

— Государь! Государь, что с вами?! — засуетились вельможи и дворяне, словно именно теперь-то и приходилось спасать княжича. — Что вы чувствуете? Вам плохо?

— Плохо… чувствуете… государь, — повторил юноша бескровными губами. — Я понял! — вскричал он. — До последнего слова!

И с этим пронзительным открытием, утратив под ногами твердь, очутился в ловких руках Расщепы без чувств.

— Болезнь… так сказать, изжила самое себя, — чуть запнувшись, но убежденно объявил Шист жаждущим ясности придворным.

Обнимавший бесчувственного юношу Расщепа счел нужным добавить:

— Больной, строго говоря, не является уже больным. То есть наследник престола Юлий здоров. Наблюдаемый обморок вызван кратковременным отливом жизненных соков от жизненно важных органов и пройдет, как только сказанные соки потекут вспять.

Кто-то сообразил истошно выкрикнуть:

— Да здравствует наследник!

Всё и вся пришло в волнение, все загалдели разом, требуя вывести княжича на воздух.

И вовремя! В караульне невозможно было находиться: тлеющий синими огоньками зуб распространял удушливый, обморочный чад. Множество преданных, почтительных, суетливых рук подхватили княжича, едва ли не вместе с Расщепой, который не выпускал больного из своих врачебных объятий. Со всей возможной спешкой их повлекли к выходу, к свету, на воздух! К жизни! К свободе! К радости! Из-под мрачных сводов — на волю!

Что касается Золотинки, то ее, подхватив под спину и под колени, держал непостижимый истукан. Никто не дал себе труда задуматься, с какой такой стати бережно и крепко, едва ли не нежно прижимает он девушку к своей бесчувственной груди. К тому же никто уже не мог выносить ядовитой гари, в клубах которой недвижно пребывал Порывай. Последние доброхоты со слезами на глазах, задыхаясь, в полуобмороке, поспешили убраться. И тогда истукан вышел в сени и перед лестницей повернул направо — в разоренные и затопленные глубины дворца.

Караульня и сени опустели. А если Дракула, например, и видел уходящего в полумрак истукана, то, верно, успел подумать — добросовестно заблуждаясь! — что так оно и нужно.

Из бездны Золотинка явилась, и бездна ее унесла.

Где и как Порывай проник в сокровенное убежище Рукосила, осталось для Золотинки тайной. Она покачивалась, ощущая над собой искристые воды, утомительное журчание ручьев достигало слуха. И вот она осознала темноту, а потом обнимавшие ее руки… Холодные медные руки… Все определилось, и Золотинка услышала колеблющийся, сухой голос Видохина:

— Тихо! Слышишь? Идет!

Видохин, припомнила она, мертв. И значит, голос его, украденный Рукосилом, поселился в этом мраке сам по себе… И раздался другой знакомый голос — женский:

— Болван! Где его носит?

Преодолевая губительное равнодушие, Золотинка встрепенулась. Красноватый свет впереди озарил поворот подземного хода. Порывай не мешал ей ворочаться и позволил ощупать сумку с хотенчиком, Рукосилов перстень на пальце — все те сокровища, о судьбе которых надо было подумать в первую очередь.

Сразу за поворотом чадящий факел в руке горбатого едулопа озарил искаженные лица поджидавшей Золотинку орды. Два волосатых едулопа держали грузно осевшего Лжевидохина. Возле оборотня, отступив в тень, стояла молодая женщина в богатом, поблескивающем платье. Этот тяжелый подбородок и упрямый крутой лоб, уложенные на затылке косы Золотинка узнала чуть позже, когда колобжегская ее подруга Зимка Чепчугова дочь выступила на свет.

Болван остановился в ожидании распоряжений. Лжевидохин, которого держали два ражих балбеса, был, похоже, совсем плох. Заплывшие глазки щелочками, рот расслабился, а редкие волосы за ушами неряшливо топорщились, вызывая представление о заплесневелых мыслях, которые копошились в плешивой голове.

Так казалось Золотинке, пока она несколько мешкотных мгновений рассматривала чародея. Пользуясь Порываевым попустительством, она достала хотенчик и тогда сообразила, что делать с волшебным камнем, чтобы он не вернулся в руки оборотня. Крепко насадила перстень на ответвление рогульки поуже, а потом, прямо на глазах у Лжевидохина, в дряблом лице которого отразилось запоздалое беспокойство, швырнула хотенчик за угол — он вспорхнул.

После такого предварительного подвига Золотинка окончательно опамятовалась. А оборотень лишь крякнул, словно возражая, и это было все, на что он оказался способен.