Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— Где государыня? — роковой вопрос этот, однако, особых затруднений пока не вызвал. Государыню только что видели.

Никто еще не хватился ее по-настоящему, но Зимке недоставало самообладания довериться естественному ходу событий. Казалось ей особенно важным, чтобы Дивей и все остальные не остановились на мысли о государыне и не всполошились. В этом трудном положении Зимка обратилась к тому испытанному, годному на все случаи жизни средству, которое не нужно было долго искать, — тотчас, не запнувшись, принялась вздорить.

— Мужик ты сиволапый! — вскричала она визгливо. — Защемил руку… Пусти! Синяки же останутся. Кроме девок из кабака, и женщин никогда не видел, пусти, дрянь!

Словесная дребедень, сдобренная щедрым количеством злости, смутила окольничего, не ожидавшего от красивой девушки такой прыти. Он выпустил Зимкино плечо — более от неожиданности, впрочем, чем с намерением извиниться.

— Вот еще чучело! — продолжала Зимка, не давая опомниться. — Много о себе понимаешь! С девками воевать! Как только, так сразу — да? Город взяли и все наше?! Так у вас? Страдник ты, наемное копье. Вот ты кто — наймит!

Как Зимке взошло на ум это слово, невозможно было объяснить. Но сумела она поразить Дивея. Полковник вышел из себя при «наймите» и прошипел с бешеной, злобной учтивостью, с какой, наверное, проворачивают кинжал в груди врага:

— Сударыня, вы имеете дело с полковником окольничим Дивеем из рода Хотунских. Перед вами Хотунский, сударыня.

— А мне плевать! — звонко возразила Зимка.

Окольничий задохнулся… а мгновение спустя почел за благо выдать слабость за достоинство и вовсе не открыл рта.

— А с этой падалью что делать? — сказал Дивеев сотник, толкнув ногой бездыханного старика.

Обилие надетого на этих людей железа: пластинчатые доспехи, навершия, мечи, кинжалы, кольчужные оборки, бляхи и толстые кожаные куртки, тоже почти железные, — вся эта давящая, громыхающая броня лишала их чуткости, защищала от расслабляющих нежностей. Так что, по правде говоря, Зимке не нужно было долго трудиться, чтобы взвинтить всех до скотского состояния.

— Киньте эту падаль в сарай! — бросил Дивей. И, поймав непонятный Зимкин взгляд, добавил с кривой ухмылкой. — Да и козу туда же! Заприте эту шлюху вместе с ее — трах-тарарах — дедушкой! Да расходитесь, вашу мать! Что за сходка? Мертвяка не видали, сучьи дети? Не толпиться!

Он еще раз выругался — с остервенелой обстоятельностью — и вернулся в дом на поиски государыни. Со смешками и прибаутками вояки подхватили тело за конечности, так что запрокинутая голова Лжевидохина провисла, шаркая лысиной о землю, и поволокли в сторону конюшни. Туда же потащили и девицу, лапая ее мимоходом и уж, само собой, не стесняясь насчет ухмылок, грязных шуточек и недвусмысленных обещаний.

Все сложилось удачно, против ожидания ловко. Чего опасалась теперь Зимка, так только того, чтобы Лжевидохин не скончался по дороге, обратившись внезапно в Рукосила.

Вояки остановились на дровяном сарае между конюшней и домом прислуги. Внутри были груды поленьев, всякий дровяной хлам, какие-то узловатые, не поддавшиеся топору колоды. Окна не имелось, но обрезанная поверху дверь давала свет. Тело бросили на засыпанный щепками и трухой пол, втолкнули Зимку и заперли.

Едва осмотревшись, она хватила себя за лицо, поймала ладный носик, ощупала крутой и упрямый лоб — подзабытые черты одной колобжегской красотки. Потом, превозмогая сердцебиение, склонилась к брошенному навзничь чародею.

Затаив дыхание, глядела она, чего-то выжидая… тронула замаранный лоб старика. И едва не вскрикнула — прикосновение дернуло ее ожогом, и Лжевидохин вздрогнул, неправдоподобно передернулся — словно в попытке подскочить. Брошенные наземь руки его приподнялись и бессильно упали. Старик застонал, захрипел, но Зимка уже плохо понимала, что с ним происходит, ее и саму корежило.

Наверное, ей все же удалось оторваться от старика — она очутилась на разваленной поленнице, куда бросило ее задом. Знакомая уже тошнота предвещала западение и, значит, обратный переход тоже. Раздирающая мука выворачивает наизнанку… Томительная слабость во всем теле…

И Зимка поняла, что обратное превращение совершилось — как и следовало ожидать, в самом коротком времени после западения. В узких лучах солнца, что пробивали сквозь щели, сверкнули золотные прошвы на подоле. Она ощутила на голове венец унизанных узорочьем волос.

Рукосил-Лжевидохин корчился — застоявшаяся кровь трудно пошла по жилам.

Треснуть поленом по лбу! — острое, как догадка, побуждение заставило Зимку похолодеть. И чем яснее становилась ей необходимость прибегнуть к полену, чтобы прекратить чудовищные корчи мертвеца, чем отчетливей постигала она значение каждого упущенного мгновения, тем больше коченела в бездействии.

Лжевидохин быстро, на глазах приходил в себя и наконец сел. Встряхнулся и ожил. Казалось даже, что западение в смерть не произвело на него особого впечатления; трогая себя за лоб, он дивился лишь диковинным переменам обстановки. Вот он узнал расцвеченную броскими лучами солнца Лжезолотинку… Какой-то сарай…

Зимка не могла говорить. За дверью маячил часовой. Все кончено. Поздно. Потому она приложила палец к губам, превращая чародея в сообщника, и многозначительно показала на дверь: тише, мол, не выдавай. Но тот не слушал.

— Иди-ка ты сюда, детка, — коснеющий языком прошамкал полумертвец, не умея придать голосу какое-либо выражение.

Лжезолотинка должна была все ж таки подняться, чтобы утихомирить Рукосила.

— Иди-иди-иди, — повторял он, словно приманивая ее. В потемневшем лице его проступило и скаредное, и хищное, и недоверчивое выражение. Словно он чего-то боялся… Продешевить? Проболтаться? Зимка не понимала. Было жутко и не покидало ощущение ловушки. Она колебалась, не зная, чего больше опасаться: часового, который мог услышать ожившего старика, или Лжевидохина с его предательскими ухватками?

Старик начал подниматься, чтобы добраться до строптивой сподручницы, а часовой, сверкнув на солнце шлемом, заглянул через верх двери.

— Позови окольничего Дивея! — властно бросила она, на мгновение опередив изумленный возглас.

Наверное, это был правильный ход. Часовой узнал государыню и колебался только, нужно ли отпереть дверь, — оставил все как есть и кинулся опрометью к особняку. Что касается Лжевидохина, то он смутился, остановился на полпути, запустив пальцы за отворот рукава, и замер.

И она сейчас же вильнула.

— Вот теперь мы сможем поговорить! — бодро объявила Лжезолотинка, кивнув на дверь. — Времени совсем нет. Зачем вы звали меня в Екшень?

— Ого! Так сразу! — прошамкал старик, все еще соображая. — Уж очень торопишься! Ишь какая попрыгунья, ласточка-касаточка моя. Ишь как расшалилась! — гнусно захихикал он, показывая желтые пеньки зубов. Похоже, он нарочно оттягивал осмысленный разговор. — Ну, ладно, иди сюда, я тебя на радостях поцелую.