Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— Только скорее, — поморщилась Лжезолотинка и подставила старичку щеку.

Щека ее осталась до поры в небрежении. Сначала Лжевидохин вытащил из глубокого отворота на рукаве голубиное перо и кинул его на воздух. Юркое пятнышко тотчас, одним витком, отыскало дорогу к солнечному разрезу над дверью. Зимка беспокойно зыркнула вослед перышку, а старик ласково ей кивнул — с нехорошим таким холодом в недобро сверкнувших глазах. Да, мол, так оно все и есть! И тогда уж чмокнул заждавшуюся поцелуя красавицу.

Далее однако принялся он за дело обстоятельнее. Холодные, как прикосновение змеи, бесцветные губы его ощупали «наши щечки» и «наши глазки» — Лжезолотинка только жмурилась, согласная и не то еще претерпеть, лишь бы потянуть время до появления Дивея. Лжевидохин зашарил беспокойно дрожащими руками по ее сдавленной платьем груди, бессмысленно приговаривая при этом: «Ну-ну, старичка-то стесняться не приходится, в разных вас видах видали, дрянь ты эдакая, дрянцо препорядочное!».

Ожесточаясь, Зимка утверждалась в мысли: убить колдуна на месте — скорее б только явился Дивей. Убить его, как собаку! Изрубить на куски и скормить собакам!.. Победителей не судят. Покончить с Рукосилом, все остальное само разрешится и оправдается.

За горячечными мыслями, прислушиваясь, не бежит ли с обнаженным мечом Дивей, она едва замечала, что Рукосил стаскивает с нее отягощенную холодным изумрудом золотую цепь. Приходилось тащить цепь через голову, отчего и возникла у старика заминка. Твердо уложенная и оплетенная драгоценностями прическа Лжезолотинки поднималась надо лбом вверх и вширь на добрых две ладони — не так-то просто было пропустить подвеску через это величественное препятствие. С расчетливой злобой Зимка рванула обратно цепь и ударила Лжевидохина локтем в ухо. Некоторое время он пыхтел и стонал, сплетаясь руками с женщиной, — пока не убедился в неравенстве сил. Золотинка-то недаром провела детство на море, орудовала веслами и тянула шкоты. Еще полгода назад, обследуя чужое обличье, Зимка с немалым изумлением обнаружила у себя на ладонях — у Золотинки! — застарелые мозоли. Она с легкостью отшвырнула старца.

Лжевидохин отвалился, задыхаясь, змеиные глаза его под криво просевшими веками слезились, блеклые губы тряслись.

Оба оглянулись на дверь.

— Зачем нам ссориться? — бросила Зимка.

— Действительно! — огрызнулся Лжевидохин. Никто из них не придавал ни малейшего значения словам. — Я хотел тебя видеть.

— Я приехала! — отвечала Зимка.

— Сядем. Поговорим.

Ослабевший старик опустился на корявую колоду и, стараясь отдышаться, показал сообщнице место рядом с собой. Поколебавшись, она послушалась. И когда Лжевидохин с какой-то болезненной и бессильной жадностью снова обхватил ее за плечо, ей пришлось стерпеть. Если потянет цепь — не дам, решила Зимка.

Оба молчали — великая слованская государыня в объятиях вонючего, обдававшего тухлым каким-то запахом старца. Вот насторожилась она, почудились отзвуки голосов, шаги… тяжелый накатный шаг, каким наступают, заградившись щитами, в латах, под нависшими на глаза шлемами с чудными перьями на гребнях… выставив копья, посверкивая клинками… витязи. Зимка невольно напряглась встать, но Рукосил придержал ее:

— Не торопись, деточка… Не торопись, пташечка… Все-то еще успеем!

Спасение было уже за дверью. Зимка рванулась:

— Скорее, Дивей! Скорее!

Лжевидохин так и повис на ней, обхватив под мышками со спины, руки сцепил замком на изумруде — Зимка поволокла его, поднимаясь. Звенело железо, грянул запор.

— Я в руках злобного колдуна! Спасите! — взвизгнула Лжезолотинка.

Дивей с латниками рванули, сталкиваясь на входе.

Отрывисто озираясь, словно отыскивая в темных углах кого-то еще, Дивей сжимал обнаженный меч. Бледный в своей решимости юноша готов был к чему-то страшному, но кого рубить? Укрытого за спиной государыни старика? Считанные мгновения нужны были ему, чтобы сообразить, что происходит и как обойтись с ожившим мертвецом.

И тех же самых мгновений — не больше! — хватило Рукосилу, чтобы овладеть неимоверной силой Сорокона.

Запущенный когда-то Золотинкой искрень пробудил скрытую мощь камня и теперь едва ли не всякий способный чародей мог повторить однажды уже свершенное, не имея и половины Золотинкиного таланта. А Рукосил-Лжевидохин был волшебник далеко не последний. Сорокон вспыхнул режущим глаз зеленым сиянием, которое озарило заросшие паутиной углы, искаженные ядовитым светом лица. Изумруд потянул, поднялся над грудью государыни, Рукосил удерживал его из-за ее спины.

Дивей быстро сунул меч в ножны, чтобы голыми руками оторвать чародея от государыни.

— Бейте! — успела вскрикнуть Зимка. А камень тянул к витязю так, что разворачивал и старика, и женщину вместе. Изумруд чмокнул железный нагрудник, едва Дивей хватил чародея за плечо, тонкая вороненая пластина вспыхнула багряным пятном. Лжезолотинка взвизгнула, а Дивей, дернулся, чтобы сбросить с панциря изумруд, стряхнуть почти мгновенно расползающееся пятно, и вскрикнул, обожженный.

Настоящего жара Дивей еще не ощущал, прикрывал его надетый под латы кафтан, но предчувствие чего-то чудовищного заставило его обмереть в приступе внезапной тоски. Он попятился под взглядами остолбенелых ратников — нагрудник уже калился светлым, текущим жаром, запахло паленым.

Может статься, Дивею пришла мысль о колодце, залить жар водой — с невнятным стоном он шарахнулся к выходу, наскочив на одного из стеснившихся там людей. От мимолетного столкновения огненная зараза перескочила на железный локоть, которым парень пытался защититься от прокаженного полковника. Лжезолотинка дрожала, потеряв голос, утратив волю: она шаталась вместе с чародеем и камнем, который насильно увлекал их к железу. Кто-то пытался еще достать укрытого за государыней чародея, сверкнул мечом, стараясь заскочить сбоку, — судорожным рывком Сорокон развернул их навстречу угрозе и клюнул клинок. Кончик лезвия вспыхнул почти мгновенно, клинок оплавился, и ратник судорожным движением отбросил его от себя.

Во дворе раздался животный, душераздирающий рев — Дивей горел в раскаленных до сияния доспехах, кроваво-черными пальцами он судорожно хватал пряжки, чтобы освободиться от панциря, и отдергивался, обрывая сгоревшую, залипшую на пылающем железе кожу. Человек уж не мог метаться, объятый нестерпимым, умопомрачающим жаром, то был сплошной озноб сердца — взлетевшего, чтобы лопнуть. Латники ломанули вон из сарая, шарахаясь от прокаженных и сталкиваясь на входе. Там, у солнечного проема, где топтали они упавшего товарища, проскакивали, как искры от кремня, огоньки.

Рев и крики, лязг железа и зловещее шипение при ядовитом блеске зеленого камня — ужас этот невозможно было остановить ни мольбой, ни остервенелой бранью. Зимка шаталась, подаваясь назад, на чародея, сверкающий перед лицом изумруд жег ей глаза. Старик наваливался на нее как на опору. И вскинул цепь вверх, продернув ее через объемистую прическу. Освобожденная, Зимка пала на карачки и поползла по озаренному всполохами сараю — не ко входу, где корчились в дыму латники, а на груду поленьев в не затронутый огнем угол.