Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— Всё? — снисходительно усмехнулась государыня. — Ну, иди, иди, — пыталась она привести в чувство девицу, — иди, — нахмурила она брови, выказывая признаки нетерпения.

Слезы проступили на глазах девицы от напрасного усилия выразить себя словом. Восторг и трепет, некая душевная сладость, предчувствие неясного чуда, которое должно было воспоследовать от одной только близости к государыне, стесняли дыхание… Но тут уж Зимка — по природной своей живости она не выносила слюнтяйства ни в каком виде — сорвалась и прикрикнула без затей:

— Ладно, пошла вон!

Хозяйская дочь шарахнулась о дверь и со стоном вывалилась. А стожок донника на ножках остался, не получая никаких распоряжений. Должно быть, Зимка устыдилась ненужной грубости. Устыдилась пигалика, — странным образом, выказав нечаянную несдержанность, Зимка против воли будто бы покосилась на малыша и хотя осуждения не приметила, не увидела ничего, кроме… кроме вежливого выражения на лице, смутилась. Раскаяние ее было искренним и стремительным — как и все в жизни Зимки.

— Пойди сюда, девочка, — сразу переменившись, сказала она стожку, который представлял теперь тут, по Зимкиному понятию, хозяйскую дочь. И поскольку служаночка признаков понятливости не выказывала, государыня добавила с нетерпением: — Траву-то брось, подойди сюда. Тебя как зовут?

Трава рухнула и, засыпанная по колено, предстала черноволосая девочка со скромной лентой в волосах.

— Остуда, — сказала девочка.

— Это твоя сестра? — кивнула Зимка на дверь.

— Нет.

— А кто? — с крайним недоумением возразила Зимка.

— Хозяйка.

— Так ты здесь служишь?

На это девочка и вовсе не ответила. Она глядела на государыню пристально и отстраненно — так разглядывают требующий внимательного изучения предмет. И совсем неожиданно для себя, не понимая почему, великая государыня Золотинка неуютно подвинулась.

— И давно ты здесь служишь? — сказала она с некоторым усилием.

— Давно.

Если только можно выказать дерзость одним ровно сказанным словом, не позволив себе ни единого резкого движения, то маленькая служаночка Остуда исполнила эту головоломную задачу. И Зимка это смутно почувствовала.

— А кто твои родители? — сказала она уже без ласки в голосе. — Ты сирота?

— Я давно не имею от родителей никаких вестей.

Непозволительная краткость и, наоборот, пространный ответ — все было дерзостью. В устах трактирной девчонки обстоятельный, грамматически правильно построенный ответ звучал чистым вызовом. Зимка нахмурилась.

— Мне кажется, ты знавала и лучшие времена, — сказала она, подумав.

— Все зависит от того, что понимать под лучшими временами, — возразила та.

А Зимка — что уж совсем невероятно! — отвела глаза, не в силах выносить этот спокойный и твердый взор.

— Ну хорошо, — сказала она, отпуская служаночку мановением, и остановилась: — Так кто же твои родители?

— Мне не хотелось бы говорить о них в этом месте.

Великая слованская государыня вспыхнула, как от пощечины. Служаночка, не дожидаясь позволения, выбралась из травы и покинула спальню, прилежно, без стука закрыв за собой дверь.

— Что за дикость?.. — пробормотала государыня и обмахнула лицо ладонью, словно снимая наваждение. Потом оглянулась за спину.

Деятельная дама, что возилась на кровати с пологом, давно уж раздувала ноздри, присматриваясь к странной служанке. Она грузно скользнула на пол, попадая ногами в высокие парчовые туфли, и сказала с необходимой почтительностью, негромко, но непреклонно:

— Позвольте, государыня… я проведу расследование. Все необходимое расследование. Этого нельзя так оставить.

— А!.. Да… — отмахнулась княгиня, как-то сразу, с внезапным равнодушием оставив мысль о недоразумении.

А деятельная дама уже выскользнула из комнаты, подобрав на пороге платье, чтобы не прищемить его дверью. Хищная (по должности?) пронырливость эта внушала тревогу, и Золотинка положила себе разыскать Нуту, как только представится возможность. Пока же приходилось пробавляться болтовней.

— Рассказывай! Что-нибудь смешное, — повернулась государыня к пигалику. Оказывается, она все время о нем помнила.

Смешное — это был, наверное, сам пигалик, который пытался давеча угнаться напролом, через пень-колоду, дебри и буераки за медным человеком Порываем. Медный лоб пер, не сворачивая, а маленький пигалик добросовестно пытался ему подражать. Это и было смешно. Зимка смеялась.

Наконец она поднялась, притворно зевнула, не стесняясь малыша, скинула разлетайку, оставшись в кружевной рубашонке, и забралась под полог. Повинуясь распоряжению, девушки удалились.

Под легкой серебряной паутинкой, что занавесила государыню, не различалось ничего, кроме белесых теней. Отсветы свечи на шелке придавали зыбкому сооружению призрачный, какой-то недостоверный вид. Золотинка уселась на постель, в изножье кровати, как велел ей голос из-под полога. Наступило молчание. Слишком долгое и трудное, чтобы оно вот так вот ничем и кончилось.

— Вот что… — раздался голос и дрогнул… право, стоило Зимку пожалеть. — Что у вас в Республике говорят о Золотинке?

— О вас, государыня? — удивилась Золотинка, удерживаясь на едва уловимой грани, где насмешку уже нельзя скрыть.

— Не придуривайся! — грубо, но все равно негромко, не давая себе воли, отозвалась Золотинкиным голосом Зимка. И ничего к этому не прибавила.

— Как вам сказать… Золотинка приговорена к смертной казни с отсрочкой приговора на два года. Она в строгом заключении, никаких свиданий.

— Значит, все-таки правда… — задумчиво проговорила тень под пологом, и Золотинка поняла, что великая государыня Зимка вопреки слишком известным ей обстоятельствам таила безумную надежду, что слухи о вновь объявившейся у пигаликов Золотинке все ж таки — спаси, господи! — неосновательны. Зимка нуждалась не в правде, а в утешении.

— Ты сам ее видел? — глухо, неприязненно и все равно, вопреки всему, с ожиданием чудесного избавления спросила государыня.

— Я присутствовал на суде.

— Как она выглядит?

— Осунулась. Под глазами тени и всё… Недаром считается, что удача, успех поднимают человека, делают его краше и даже, вероятно, прибавляют ума — ровно столько, сколько его изначально недоставало. А поражение… что ж, понятно, неудачник не уважает и самого себя. Печальное зрелище, государыня.

Что-то шевельнулось под пологом.

— Вы все-таки хотите ее казнить? — спросила Зимка, насилуя голос, чтобы не выдать никаких чувств. — Вам… не жалко? Разве вина ее… совсем непростительна? Я знала эту девушку. И уважала ее. У нее много достоинств.

— Народный приговор нельзя отменить, государыня, — строго отвечала Золотинка. — Республика и примеров таких не знает. Нет сомнения, что и в этом… весьма тяжелом случае приговор не будет отменен. Ни под каким видом, государыня.