Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Горячечные нотки в голосе пигалика заставили задержаться и Юлия, он вопросительно посмотрел на Обрюту, и тот придержал князя.

— Если вы это сделаете… — начал он не без сомнения.

— Сделаю!

Она снова перехватила Юлия за руку, а он глянул поверх пигалика на Обрюту, пытаясь угадать, что это значит.

— А та, другая? Выходит, ненастоящая? — сказал тот с вновь обострившимся недоверием.

— Оборотень Рукосила, — отмахнулась Золотинка. — Это на самом деле Зимка Чепчугова из Колобжега.

— Ага! — неопределенно крякнул Обрюта. Кажется, он выглянул невзначай во двор — скрипнула дверь — и заново задвинул засов.

Юлий, все равно не понимая, уставший от безразличных ему разговоров, нетерпеливо подался к выходу. Придерживая его одной рукой, Золотинка засветила Эфремон, который налился холодным сиреневым сиянием и, наконец, заставил Юлия что-то такое заподозрить — он остановился в ожидании.

К несчастью, Золотинка не знала никакого нарочного заклинания против тарабарщины, ведь недуг этот довольно редок; она надеялась на старый опыт. Она торопилась, пытаясь воссоздать в памяти те сильные, пронзительные ощущения, которые испытывала тогда в Каменце, сжимая юношу в объятиях. Неясно было только, нужно ли обнимать его и сейчас и как это сделать, если, обращенная в пигалика, она едва доставала Юлию до живота?

Наверное, это было бы нелепо. А Золотинка про себя точно знала, что чудесное исцеление в Каменце было красиво исполнено. Не только страсть, не только мужество и сила духа решают дело, но и красота. Изящество решения, красота исполнения — непостижимая, изменчивая сущность, которая составляет непременное условие всякого подлинного волшебства.

Красивое волшебство — это такое же изначальное понятие, как острое железо, твердый камень, жаркий огонь.

Было все, не хватало красоты, и Золотинка чувствовала это, хотя и пыталась задвинуть опасения неудачи куда-то на задворки сознания. Нужно было сосредоточиться. Сквозь пелену забвения она проникла в однажды уже испытанное состояние… многократно усиливая побуждение волшебным камнем…

Но Юлий… Наскучив нелепыми ужимками пигалика, он толкнул ее вполне ощутимо. Прикосновения пигалика были ему неприятны, и когда малыш попытался приладиться к бедрам, притязая на объятия, Юлий больше не стал сдерживаться.

Золотинка очнулась, грубо разбуженная в трудном своем забытье.

Обрюта не вмешивался и смотрел сощурившись, похоже, он отказался от всякого собственного суждения до тех пор, пока не будет иметь в руках нечто более осязательное, чем слова.

И нужно было начинать все сначала.

При полном, все более суровом молчании Обрюты она промучалась еще малую долю часа, когда Юлий восстал окончательно и бросил вдруг с недоверчивым нетерпением в голосе:

— Долго еще?! Чего ты хочешь?

Как и тогда, при первой их встрече в Колобжеге, он прекрасно изъяснялся по-словански, понимая, однако, человеческий язык в одну сторону: от себя к людям, но не от людей к себе. И Золотинка, не имея возможности подготовить и расположить Юлия к требующему сотрудничества действию, встречала глухую стену сопротивления, перед которой бессилен волшебник. Ибо ясный, вполне сознающий себя разум, состязаясь с волшебством, имеет все основания выйти победителем.

— Отстань, говорю, отвяжись, наконец! Обрюта, разберись с этим… карапузом.

Это было крушение.

— Не получается? — вкрадчиво спросил Обрюта. — Вот и я думаю, что не должно получиться. Если бы это было возможно, разве та, другая, не сделала бы то же?

— Да ведь она оборотень! — огрызнулась Золотинка.

— А вы, простите?

— И какая другая? — продолжала она, теряя самообладание. — Я одна! Золотинка вообще одна.

— И я так думаю, — многозначительно пробормотал покладистый малый.

— Я ухожу, Обрюта, всё. Я рассказал. А ты поступай, как знаешь. — Юлий показал глазами, что и кто стоит за его безличными высказываниями — пигалик.

— Сейчас, мой мальчик, я с тобой, — отвечал Обрюта, не спуская глаз с пигалика.

— Постойте! — вскричала Золотинка, едва не плача. — Вы мне не верите! Я вижу!

— Да что за разговор: верим — не верим! Не то, сударь, не то… — поморщился Обрюта. — Допустим, я верю. Но, по правде говоря, нет ни единого свидетельства в вашу пользу. Позвольте все же называть вас сударь.

— Ладно! Только для вас! Глядите! — Она выхватила из-под куртки хотенчик, и Юлий тотчас насторожился.

— Чтобы вы знали, чтобы Юлий знал. Мне это важно, потому что мы должны быть вместе и ни в коем случае не друг против друга. Это хотенчик, — бессвязно продолжала она, но слушатели, то есть Обрюта как слушатель и Юлий как очевидец не ожидали от нее особой последовательности поступков и красоты слога. — Это хотенчик, — повторила она. — Он помог мне разыскать Юлия.

— Дальше, — мотнул головой Обрюта, отметая пустословие.

А Юлий зачарованно потянулся рукой, чтобы тронуть столь памятный ему предмет. В эту протянутую руку она и вложила свою надежду.

— Волшебная палочка, хотенчик. Увидим, куда хотенчик поведет Юлия, и тогда судите.

— Полагаю, что к вам, сударыня! — невольно поменяв сударя на сударыню, отступил Обрюта. Но сумрачное выражение лица вполне уравновешивало скромную уступку.

Юлий стиснул хотенчик. И первый раз, кажется, посмотрел на пигалика с настоящим желанием понять.

— Это я знаю, — сказал он. — Волшебная палочка-водительница Золотинки. Но не та, что сейчас у нее в руках. Другая. Прежнюю она потеряла еще в горах. Откуда это у тебя?

— Неважно, неважно! — возразила Золотинка, словно Юлий мог ее понимать. — Просто другой хотенчик. Пусти его.

Юлий и без пигалика знал, что нужно пустить хотенчика. Угадывая значение опыта, он тревожно посмотрел на рогульку.

— По правде говоря, сударыня, — осторожно заметил Обрюта, — если уж выбирать из двух, я предпочитаю вас. Хотя ту еще и не видел. Я вообще люблю малышей.

— О! — засмеялась Золотинка в лихорадке. — Хотенчика не проведешь красным платьем с галунами. Он выбирает душу.

Непонятно почему скривившись — как от горькой пилюли, — Юлий подкинул рогульку под потолок.

Обвиснув неряшливой привязью, хотенчик неуверенно закачался. Не выказывал он никакой резвости, не бросился стремглав к пигалику. И тут мелькнуло у Золотинки догадка, что трудно было иного и ожидать. Но прежде еще, чем успела она утвердиться в этом утешительном соображении, хотенчик, вяло вильнув, поплыл мимо онемевшего малыша.

И легонечко тюкнул в оконце.

Тогда Золотинка перестала понимать что бы то ни было вообще. Сердце испуганно билось.

А щекастый, толстокожий малый насмешливо хмыкнул.

— Что у вас там за окном? — пролепетала Золотинка, едва владея голосом.