Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— Это вино, — сообщил тот, отряхнувшись, как дворняжка.

— Что это ты, запил? — хмыкнул старик. — Ты же не пьешь вина.

— Отобрал у девок, — коротко пояснил Ананья.

— Так ты проснулся? — переменил разговор Лжевидохин.

— Нет, — честно отвечал Ананья.

Лжевидохин огрел его по щеке. И потом еще раз.

— Теперь как?

— Проснулся…

— Ты нашел пигалика, который назвался Жиханом? Того, который убежал в корчме от княгини?

Сидя на мокрой, залитой вином кровати, Ананья отвечал не сразу. Он, видимо, проснулся все-таки не настолько, чтобы уразуметь без запинки, о каком пигалике идет речь.

— Мм-нет, — возразил он без уверенности. — А может, нашел. Восемь девок возвратились и сидят без превращения вторые сутки. Черт знает, чего они там принесли в клюве.

— Этот пигалик — Золотинка, — безжалостно оборвал благодушные разглагольствования чародей.

Теперь только утомленный до землистых оттенков под глазами Ананья взбодрился окончательно. Лицо трудолюбивого приказного походило на скоморошью личину, с чрезмерно шишковатым носом и вывернутыми губами. Теперь в лице этом выразилось нечто живое.

— Золотинка? — повторил он как бы для себя. — Вот уж не думал.

— Никто не думал, — отрезал Лжевидохин. — Я и сейчас не думаю. Но проверять будем. — И он бессознательно тронул растрепанный хвостик ниток, где прежде болталась на халате пуговица.

— …Не думал, что судьба пойдет по второму кругу, — протянул Ананья. Это отвлеченное соображение в устах не особенно склонного к пустым рассуждениям подручника не понравилось Лжевидохину, который не мог уже не замечать, что стоит, изнемогая от слабости, тогда как верный человек его сидит на кровати.

— Не слишком ли много ты думаешь? — спросил он для примера.

— Напротив, — равнодушно отозвался Ананья, словно не замечая нехороших огоньков в глазах чародея. — Башка отказывает. Мне нужен помощник, а то и два. У меня на руках девяносто семь девок, не считая безвозвратно выбывших и пропавших без вести. У шестнадцати расстройство желудка, попросту говоря понос. У половины припадки, у всех странности, и сверх того отчетность по четырем книгам — это слишком много для одного человека. Голова забита мусором. — И он гулко постучал себя по виску, показывая, как мусор отзывается на звук.

— Ладно, я дам тебе новых.

— Девок?

— Разумеется.

— Дайте одного помощника.

— Чтоб он мне всех до единой перепортил?

— А на меня есть расчет положиться?

— Как на каменную стену, — мрачно усмехнулся Лжевидохин. — Если не запьешь.

— А! Нет! — невыразительно отмахнулся Ананья. — Поздно начинать. Я конченый человек, хозяин.

— Вот теперь мне нравится, как ты заговорил.

Ананья только пожал плечами и потянулся к брошенным на треногий табурет штанам, таким узким, что они походили на мальчишечьи чулки.

Прошли в приказ, где едулопы с огнем в лапах стояли наподобие уродливых изваяний, а собаки опять легли, понимая, что ничего занимательного не дождешься.

— Читать донесения? — спросил Ананья, взявши толстую книгу в кожаном переплете. И, встретив свирепый взгляд чародея, спохватился: — Ах, да! Золотинка! Пигалик.

Нерасколдованные девки были сороки, вороны, голуби и большая суровая сова, которая, как видно, внушала опаску своим мелким товаркам: птицы сторонились хищницы. Ниже, по неровному, покрытому закаменевшей грязью полу стояли в несколько ярусов клетки, где не смолкал осатанелый птичий грай — от чириканья воробьев до грозного клекота огромных горных орлов.

Едулопы подняли Лжевидохина сюда, на пропахший запахами курятника чердак, и по знаку опустили кресло-носилки. Доставленный даровой силой, чародей отдувался, как будто бы сам, своими ногами проделал восхождение на гору, потирал сердце и медлил взяться за Сорокон, чтобы превратить птиц в девок.

Все это были молодые девицы и женщины, большей частью отличавшиеся сварливыми, каркающими голосами, беспричинным смехом, вызванной тысячью причин слезливостью и беззастенчивыми ухватками. Впрочем, общее впечатление нарушали две или три девушки, в сдержанной повадке которых угадывалось нечто печальное и даже приниженное. Толстые равнодушные евнухи, что чистили клетки и прибирали по чердаку, не обращая внимания на сверкания Сорокона и беспрерывно следующие превращения, не расставались с плетками. Девицы суетливо гомонили вокруг великого государя Могута, теснили друг друга, умильно заглядывая чародею в глаза.

Молоденького пигалика с кожаной котомкой за плечами, в зеленой куртке и темных штанах никто припомнить не мог. А между тем ничто, кроме затерявшегося где-то на дорогах Словании круглолицего пигалика с соломенными волосами, не занимало сейчас Могута. И довольно равнодушно выслушал он сообщение густо раскрашенной девы с длинной шеей и длинным станом, которая, как оказалась, нашла-таки в Камарицком лесу великую княгиню Золотинку — в целомудренном одиночестве, но беспричинно заплаканную и на коне. Девица-цапля проследила государыню до выхода из лесу.

— Пошарьте там еще, по лесу… в тех местах, где застали княгиню, — пожевав расхлябанными губами, распорядился он, так и не сумев разобраться с несколькими смутившими его подробностями из донесения о Зимке.

— Я об этом подумал, — отозвался Ананья и сделал отметку в своей памятной книжке. Больше к этому разговору не возвращались.

Позднее, когда едулопы спустили Лжевидохина вниз, к чертежам и книге донесений, когда старый оборотень переждал боли в сердце (как следствие не по возрасту резвого путешествия в носилках) он сказал потухшим старческим голосом:

— Ананья, я одному тебе только и верю в целом свете. Никому больше. Разве только собакам и едулопам. Я знаю, ты предан мне душой и телом.

— Это так, хозяин, — подтвердил Ананья.

— Ананья, я жду исцеления, это ты понимаешь? Понимаешь ты, как можно устать в этой полумертвой личине?.. На вершине власти и славы я распят мучительным бессилием. Что за муки, Ананья! Чаша налита до краев и нельзя поднести к губам. Ананья, слышишь, Золотинка имеет средство избавить меня от этой мерзкой оболочки. Я пойду на все, чтобы добром ли, силой ли заставить ее это сделать.

— Это возможно, хозяин?.. — произнес Ананья, двусмысленным полувопросом отрицая и утверждая одновременно.

— Возможно, — фыркнул Лжевидохин. — Достаточно того, что я верю.

Ананья вскинул глаза и тотчас же их опустил.

— Знаете, хозяин, за что я вам предан?

Похоже, этот простой вопрос никогда не приходил Рукосилу в голову. Он полагал, что имеет право на преданность холопа просто по праву обладания.

— Я предан вашему духу: в разрушенном, немощном теле все тот же великий дух.

Лжевидохин удовлетворенно кивнул.