Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— Уберите, дурака! — быстро сказал в сторону Лжевидохин, который уже все понял.

Впоследствии придворный пиит, который усердием кого-то из причастных к составлению списка подьячих был зачислен цветом и гордостью страны, немало, должно быть, благодарил судьбу за то, что вызвал монаршее раздражение — Чичер единственный во всем строю праведников избежал худшей участи и не попал во дворец, потому что был первым и последним из числа избранных, кого великий князь удостоил разговора. Новое сотрясение тверди, холодящий сердце гул, когда кажется, что земля разверзлась и не осталось ничего надежного под ногами, поразил людей немотой.

Стены, крыши и шпили блуждающих дворцов вскидывались, как взбаламученная жижа, падали, и в тумане являлись, пучились новые стены, смыкавшие прежние развалины одной сплошной цепью. Поднимались клубы огненного тумана.

— О, че-ерт! — прошипел Лжевидохин. — Поздно!.. Неужто поздно?!

Беспокойной рукой хватая резные перильца носилок, он оглядывался на избранных, словно сверял собственный испуг с их застылыми лицами.

— Гоните всех ко дворцу! Там разберемся! — с обессиленной злобой шепнул он ближнему боярину.

Золотинка не могла разобрать слово «гоните», но она чувствовала и понимала смятение Лжевидохина. Он, надо думать, получал сведения о каждом шаге Порывая и полагал, что имеет в запасе не менее получаса. По расчетам истукан не мог еще, не успевал добраться до змеиного логова, а земля уж тряслась — верный признак, что Смок корчится.

Лжевидохин послал едулопов рысью. Не отставали от носилок толпы вельмож и дворян. А впереди бежала окружавшая избранных стража, понуждая к тому же своих подопечных. Им подали кареты, и приставы, стоя на подножках или вскочив на козлы рядом с кучером, зорко следили за посадкой.

Ко дворцу избранные прибыли в каретах, заметно опередив не только заморенный до беспамятства двор — дородные бояре, обливаясь жгучим потом, хватались за сердце, хрипели и становились на полдороги, поджидая челядь с лошадьми, — избранные опередили и собственную стражу, которая валила за колесами в сплошной пыли. У подножия огромного однообразного здания без крыши началась такая же спешная, с лихорадочной суетой высадка. Рачительные приставы, не упустив по пути ни одного из подопечных, опять сбивали их кучей, тогда как отставшая стража дробным топотом ног еще ломила по полю, как идущая приступом орда.

Вблизи блуждающий дворец никак не походил на то, что «блуждает», — это было тяжеловесное сооружение, вроде приукрашенного для неведомой надобности амбара. Полукруглые башенки без окон с унылой правильностью прорезали стену дворца снизу доверху. Между башенками тянулись вверх узкие окна, а внизу повторяли их двери. На ближних подступах не осталось травы, перепаханная недавним сотрясением земля застыла, выворотив наружу внутренности.

Казалось, все было готово. Так ощущала это Золотинка, и так ощущал это, наверное, Лжевидохин, он перегнулся через закраину носилок, чтобы отдать приказ: «Загоняйте!»

Уже не выбирая выражений, избранных пригласили заходить. Золотинка была в числе последних, но удержалась от искушения обернуться. Она и так знала, что Лжевидохин, полный сомнений и соблазнов, тревожно приподнявшись на ложе, провожает испытателей смятенным взором. Он колебался и трусил… трусил как Лжевидохин — старый и больной, впавший в малодушие оборотень. Рукосил… нет, тот бы не колебался там, где на кон поставлено будущее.

Внутри дворца избранные толпились у входа возле открытой наружу двери с явным намерением ринуться вон при первых же признаках разрушения. Пока дворец стоял нерушимо. То и дело оглядываясь на открытую в жаркий солнечный день дверь, люди медлительно расходились между колонн, в прохладный покойный полумрак.

Золотина стояла с тревожным сердцем, ожидая Лжевидохина. Занятный человек вошел во дворец с воли, когда большая часть избранных уже рассеялась по закоулкам. Жестом ухаря подкрутив ус, он раздвинул ноги и стал, взявшись руками за борта расстегнутого на груди кафтана. То была поза полного отдохновения. Казалось, случайный человек этот не имеет отношения к запущенным на убой праведникам. Что тут же с треском и подтвердилось.

Незнакомец содрогнулся от макушки до пят, усы отскочили вместе с лопнувшей кожей, и явился бритый толстяк, который хмыкнул, как человек, совершивший в обществе досадную, но простительную оплошность.

— Порядок! — вполне удовлетворенный происшествием, обернулся он к кому-то, кто ожидал перед дверью, не входя во дворец.

— Получилось? — спросили оттуда.

— Как по писаному! — самодовольно сообщил бывший оборотень.

Золотинка напряглась, ожидая несчастья. Она почти не вздрогнула, только губу закусила — сложенный каменными плитами пол треснул с необыкновенной легкостью, толстяк ухнул вниз, судорожно растопырив руки, чтобы уцепиться за падающие вокруг глыбы. С оглушительным грохотом обвалилась часть потолка и стены, и товарищ толстяка, что поджидал его на крыльце, едва удержался на краю обрыва.

Благодушный толстяк погиб для опыта. Он и оборотнем-то обращен был, может статься, по случаю — попробовать, разведать.

Опираясь локтем на ложе, слованский чародей всматривался в пролом так, словно тщился прочитать в клубах пыли свою судьбу. Никто из ближних, что стояли рядом с носилками, не смел выступать с подсказками. Разве что с самыми необходимыми, имея в виду благополучие и достоинство князя.

— Государь! Не следовало бы стоять так близко, — молвил суровый вельможа в погнутых медных доспехах с отметинами от вражеских стрел и даже, возможно, копий. — Если дворец обрушится… вряд ли тут кто уцелеет…

— А ты, Измирь, — огрызнулся Лжевидохин злобно, — пойдешь со мной!

На грубо высеченном загорелом лице Измиря ничего не отразилось — он поклонился. А Лжевидохин тотчас же, словно ему нужно было обозлиться, чтобы через что-то внутри себя перешагнуть, погнал едулопов к проему.

— Стой! — вскричал оборотень тут же, едва первая пара носильщиков вскарабкалась на обломанное крыльцо. — Пошел вон, Измирь! К черту! Проваливай, собака! У тебя черная душа! Ты перебил пленных под Ситхинуком после того, как поклялся отпустить всех за выкуп. Где выкуп, Измирь?! На какие шиши ты построил дворец в Толпене? Убирайся, страдник, и знать тебя не хочу! Тьфу на тебя! — Лжевидохин и в самом деле плевался — слюна летела с бледных до синевы губ. — И пошли, пошли, сукины дети! — погонял он опять едулопов, а потом едва ли не шепотом, весь сжавшись, приказал: — Вперед…

Измирь смиренно отступил, а зеленые уроды колебались — впервые, кажется, со времен их сотворения. Они скалились, как учуявшие тревожные запахи волки. Но ступили на край ямы — повинуясь понуканиям хозяина, той высшей силе, перед которой отступали подсказанные звериным чутьем предчувствия.