Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Она не стала дожидаться, когда ладью зачалят, когда поставят запасенные на берегу сходни и, самым злостным образом опровергая торжественность часа, прыгнула через широкую полосу воды, едва судно ударилась носовой скулой о сваи причала.

И городской голова — все тот же Репех, — удерживая перед собой каравай хлеба на полотенце, ринулся бегом к государыне, увлекая за собой уездных владетелей, их расфуфыренных жен, представителей земства и вождей законников, так что дощатый мост пристани застонал под грохотом высоких и низких каблуков.

Однако Золотинка рассеянно слушала верноподданную речь головы. Она озиралась, не в силах понять, почему нет Поплевы.

Репеху была оказана великая честь разделить с великой государыней ее карету. Городской голова вел себя сдержанно, умно и тонко, как то и надлежит искушенному государственному деятелю, который сумел сохранить положение при всех прошумевших над страной и Колобжегом потрясениях. А теперь, не переведя дыхания после стольких бедствий и перемен, вынужден был приветствовать великую княгиню, здешнее прошлое которой он слишком хорошо помнил.

Собеседник ухитрился ни словом, ни намеком не коснуться прошлого, он вообще как будто не подозревал, что семнадцать лет из двадцати одного года жизни княгиня провела в подведомственном Репеху городе и его окрестностях. На въезде в город Золотинка выпалила:

— А где Поплева?

Репех сразу переменился, оставив приятную живость, в полном его лице явилась известная строгость:

— Многоуважаемый… его милость государев тесть Поплева обитает в доме почтенного колобжегского горожанина Чепчуга Яри, хотя земство… Мы постановили подарить его милости за счет города… — тут голова замялся, ощущая неладное. Упомянув о заботах земства, он как бы выказал тем самым косвенный упрек княгине, которая и не подумала позаботиться о достойном содержании названого отца. — Мы не получали никаких распоряжений, — пояснил он, и упитанные его щеки залил багровый румянец. — Мы отвели его милости особняк. За счет города. Он, собственно, отказался…

— А где он сейчас? Сегодня? — спросила Золотинка.

— Разумеется, — несколько невпопад заверил Репех. — Мы известили. Я послал в распоряжение его милости государева тестя карету, но он, увы, не прибыл, так сказать, на пристань.

— Он здоров?

— О, вполне здоров! — с воодушевлением заверил голова, чувствуя, что возвращается на твердую почву. — Пользуется, если позволено будет сказать, отменнозавидным здоровьем.

Городские власти предоставили слованской государыне тот самый белокаменный, с кирпичными простенками особняк, в котором встретилась она когда-то с Михой Лунем. Золотинка вздохнула, но не стала перечить. Нужно было разместить где-то прибывших с ней спутников и, наконец, удовлетворить любопытство улицы — особняк на Торговой площади для этой цели вполне годился. Пусть люди толпятся здесь, а не там, где она будет искать себе убежище.

Так что, постояв на виду у ликующей толпы (раскланиваться казалось ей довольно нелепо), Золотинка прошла в особняк парадной дверью и вскоре покинула казенное жилище через черный ход, строго настрого запретив кому бы то ни было за ней следовать. Непритязательный плащ с капюшоном помог ей ускользнуть от бдительности стороживших входы и выходы зевак.

Высокие окна Чупчуговой лавки были закрыты ставнями, а дверь заперта, но Золотинка все же постучала несколько раз.

— Здравствуйте, тетушка Голдоба! — сказала она, оглянувшись, ибо сразу, с одного взгляда вспомнила затерявшееся в памяти имя постной с виду, сухопарой соседки, которая подошла посмотреть, кому потребовался лекарь.

— Здравствуй, детка! — отвечала Голдоба с непосредственностью захваченного врасплох человека. И оробела, испугавшись, что это и есть та прежняя служанка, о сказочной судьбе которой столько толковали в околотке. Но Золотинка улыбнулась искренне и светло, и женщина с облегчением решила, что обозналась. — Чепчуг ушел на пристань, — сообщила она доброжелательно.

— А Поплева?

— И Поплева с ним. В лавке только Ижога. От нее толку мало, так что стучи громче.

Тогда Золотинка тронула рукой личину замка, впустила сеть в узкую щель у косяка и отомкнула запор изнутри. Подмигнув соседке, как сообщнице, она оказалась в лавке и заперла за собой дверь, оставив на улице окончательно ошеломленную Голдобу.

Внутренние ставни впускали узкие полосы света. Золотинка села на истертую до бугров по сучкам скамью — ничего у Чепчуга не изменилось, ничего… Но какое-то сладкое сожаление, так остро охватившее ее в этом месте, недолго удержало ее без дела. Она прошлась, тронула весы, понюхала горшочек с вонючей смесью — судя по всему, сера, известь и деготь, средство против чесотки… Полистала замусоленную книгу под названием «Вертоград» и вздохнула. Потом поднялась наверх и под крышей нашла в целости и сохранности свою каморку. В шкафу без дверцы, за занавеской висели оба ее платья.

Переодевшись, разыскав свой не стиранный три года передник и повязав голову белым платком, Золотинка разулась, чтобы чувствовать себя дома, потом открыла ставни и взялась за уборку, в которой запущенная лавка давно нуждалась. Должно быть, она не слишком заботилась при этом о тишине, потому что из чулана за лавкой появилась желчная с виду служанка в мятых юбке и кофте из крашенины. Неодобрительно пожевав губами, но не особенно как будто бы удивившись, она спросила:

— Что надо?.. Это ты, что ли, в дверь тарабанила?

— Я Поплевина дочка. Я у Чепчуга служила.

— Поплевина-то дочка вона куда взлетела! — возразила домоправительница.

— Это я, — подтвердила Золотинка без ложной скромности.

Женщина хмыкнула, окинула ее взглядом с ног до головы и сердито отрезала:

— Ничего не знаю. В лавку ты как вошла?

— Волшебством.

На это, как оказалось, хранительнице очага нечего было возразить. Она лишь заметила:

— Горшочки-то не путай, у хозяина строго.

И ушла, не выказав рвения защищать хозяйство от приблудных волшебниц, из чего можно было заключить, что Чепчугу не везло на служанок с тех пор, как его покинула Золотинка.

Расторопная сеть помогала Золотинке переставлять по двадцать предметов за раз, в несколько мгновений смахивать сор на всем пространстве пола — со стороны казалось, что девушка управляется одним взглядом. Куда повернется, там сами собой шарахаются от нее, прыгают на полки, выравниваются рядами, с суматошным грохотом скачут друг через друга горшочки, вздымается, никуда, однако, не разлетаясь, пыль, закручивается вихрем в тугие комья, и комья эти игривыми котятами сигают в мусорное ведро; все приходит в движение, чтобы успокоиться в благообразном порядке.