Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— Что надо?

— Одна, без толпы холуев, без спутников… — Боже, что это был за голос! Неестественный сип, какой приобретают, по некоторым рассказам, больные дурной «мессалонской болезнью».

Одним своим глазом Косой приметил, как посверкивал меж ее грудей тяжелый зеленый камень.

— Ты Золотинка? — сказал он затем с несколько вычурной развязностью, в которой проскользнула и неуверенность.

— Что это еще за «ты»? — возразила она, стараясь обуздать удушливую волну враждебности, на которую не имела права, обладая подавляющим преимуществом в силе.

— А ты хотела на вы? — гнусненько хмыкнул он. — Где же ты видела, чтобы убийца величал жертву на вы?

И показал нож — скользнувшее из рукава лезвие, довольно невзрачное, в пятнах ржавчины. В глуповатом удивлении Золотинка вскинула брови — она почему-то не ожидала, что появится и нож. Но в чувствах его прощупывалось лихорадочное возбуждение, которого, может быть, хватило бы и на убийство.

— Тебя наняли? — сказала она наугад.

— Догадливая.

— Так. Ты из столицы? — продолжала она по наитию.

— Из Толпеня, — просипел он, на мгновение запнувшись.

— Я знаю, кто тебя нанял. Красивая полноватая девушка лет двадцати пяти.

И хотя бродяга не выдал себя лицом, внутренне его словно варом обдало. В душе его билась боль и путало все смятение. И злоба, и жаркая, страстная, противоестественная потребность слиться с жертвой — извращенное сладострастие убийства. Нечто настолько жгучее, чадное, что не хватало духу перебирать эти уголья.

Она знала, что нельзя безнаказанно долго шарить в чужой душе, питаться чужими страстями, не обращаясь в этого другого, и уже сейчас с отчужденно присутствующим где-то беспокойством понимала, что проникается ощущениями противника и глядит на себя со стороны…

— Послушай, — сказала она миролюбиво, — сегодня чудесный день. Солнцеворот. Ты выслеживал меня, ты глядел в спину, чтобы догнать человека и убить. Кровь, судороги… Не гадко?

— Ты не человек! — быстро возразил он, защищаясь. — Ты оборотень.

— Предположим, что это так, — пожала плечами Золотинка, не особенно даже удивившись. — Но разве оборотни не люди?

— Может, и люди, — кисло скривился бродяга, — да мы-то для вас не люди.

— О, да тут целая философия, — небрежно заметила Золотинка.

— Я тебя не боюсь, — глухо молвил бродяга, поводя ножом. — Не боюсь, — повторил он, словно убеждая себя. — Ненавижу. — Все чувства его возмутились, как полыхнуло. Он ступил вперед, сокращая расстояние.

Тут она поняла, что словно нарочно дразнит бродягу, выводит его из себя. Она опомнилась. И мирно взялась за пуговицы на лифе, чтобы застегнуть. Убийца как будто обмяк: собственные терзания, душевный разлад и противоречия заставляли его колебаться.

— А если боюсь… — помолчав, пробормотал он так, словно они собрались тут для мирной беседы, — что тогда?

— Бояться следует… собственной слепоты. Имея уши, не слышим, имея глаза, не видим. Вот что страшно. А убить ложь… Что ж, похвально. Но как ты ее убьешь, если у нее тьма обличий? Собственно говоря, чтобы убить ложь, нужно не бояться правды. Вот и все.

Что-то новое, доброжелательное, почти дружеское в мягком, женственном голосе волшебницы заставило бродягу насторожиться, он стиснул нож, оберегаясь от наваждения.

— Хватит болтовни — враждебно обронил бродяга, делая шаг. В душе его колыхалось нечто мутное. Ничто уж тебя не спасет, но я хочу знать одно: кто ты есть?

Тягостное спокойствие владело Золотинкой.

— Все это не так важно, как кажется, — заметила она. — Но изволь: меня зовут Золотинка.

Подбираясь еще на шаг, почти неприметный, неразличимый шажок, бродяга покачивал головой, отрицая все, что говорила ему девушка.

— На хладнокровное убийство ты не способен. Но безумие уже рядом. Ты у края пропасти.

— Имя! — повторял он, не слушая, — или…

Сделает, поняла Золотинка. Содрогаясь от боли, пырнет ножом — как себя.

— Имя! — дрожал он, подступая.

— Золотинка, — покорно сказала она.

— Имя! Я убью тебя, лживый оборотень! — рычал он уже в беспамятстве.

Золотинка не понимала, как уберечь его от самого себя. Мельком оглянувшись, она подалась назад и очутилась на краю глинистого обрыва, который падал размытым откосом до полосы раскатанного прибоем песка. Убийца сократил этот шаг, наступив на брошенный в траву плащ.

Завороженная чужой страстью, Золотинка медлила. Но и он тянул — поднял левую руку к голове и подвинул повязку, освобождая больной глаз, — здоровый, как мгновенно поняла она.

Нечего было ждать. Давно уж опутавшись сетью, она была готова и, бросив взгляд за спину, оступилась в пропасть. Так это выглядело со стороны.

Она летела вниз исполинскими прыжками, вздымая облака пыли и лавины гальки, которые чудесным образом не причиняли ей ни малейшего вреда, а сверху доставал ее сжимающий сердце вопль — стой! Но Золотинка смогла обернуться не прежде, чем прянула на песок — бродяга сыпался за ней следом.

Не устояв после первого же скачка, он катился в пыльной лавине, обреченный покалечиться и разбиться. Возникшее у нее ощущение единства с жаждущим ее гибели человеком бросило Золотинку на помощь. Она подставила подушку сети и приняла тело, когда парень, скользнув ногами в судорожной попытке удержаться, сорвался с последнего, высокого уступа, с подмытой волнами кручи.

Оба повалились на что-то упругое, что мгновенно исчезло, оставив их на песке. Бродяга уставился на девушку в изумлении. Золотинка и сама потеряла дар речи при виде его неправдоподобно смятого, изменившего размеры носа. Убийца глядел в оба глаза. В забитых землей волосах застряли камешки. Неясное еще открытие поразило Золотинку предчувствием, она приоткрыла рот, шевельнув языком…

А бродяга мазнул по щеке ладонью, отчего стерлись старые язвы и шрамы, обращаясь просто грязью… и поправил нос. То есть снял с него все наносное, лишнее… наклеенное.

И оказался Юлий.

— Тьфу! — плюнул Юлий разбитыми, в песке губами и подвинулся сесть. Был он, кажется, невредим, если не считать множества ссадин и новой рвани в лохмотьях.

— Юлька! — прошептала Золотинка, только сейчас по-настоящему испугавшись всего, что могло случиться. — Как же я тебя не узнала?.. Боже, как же я могла тебя не узнать? — повторяла она в потрясении. — Кинулся в пропасть… Здесь десять саженей высоты! Ты очумел? Что же ты делаешь?

Но он молчал, исполненный жгучего стыда.

Вдруг Золотинка спохватилась, что подсматривает в душу любимого без разрешения, и поспешно прикрыла внутреннее око.

— Юлька! — потянулась она робкой рукой. — Что? Как? Ты цел?

— Молчи! — просипел он надсаженным, все равно незнакомым голосом. — Молчи! — вскричал он, стиснув кулак. — Молчи! Или я не знаю что… Молчи! Потому что я проклят!