Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— Может… тайную свадьбу устроим? — осторожно предложил Юлий, сразу же понимая, что это еще хуже.

Она только хмыкнула — но очень выразительно. Она умела смеяться над собой, эта девочка.

— Пусть! — сказала она и кинулась на песок навзничь. — Мы повенчаемся морем. Да кто нам нужен? Только море, только небо… вселенная, и ничего больше. Вселенной нам хватит, чтоб повенчаться!

Мерно ухали волны. Песок посыпался, когда она повернула голову, чтобы посмотреть в глаза.

— Действительно! — глухо сказал Юлий и прилег сбоку, ощущая ее горячее бедро.

Золотинка засмеялась, быстро ответив на поцелуй, и вывернулась. Живо вскочив, она снова клюнула Юлия губами, она дурачилась:

— Ты есть хочешь?

— Есть? — пробормотал Юлий.

— Ну да!

— Хочу, — сказал Юлий, раздумав обижаться.

— Сначала свадебный обед. Или ужин, — Золотинка важно задумалась, уставив руки в бока и оглядываясь.

Она чуточку переигрывала, в чем сказывалась тайная неуверенность в себе и напряжение, которое она испытывала в присутствии Юлия. В сущности, они так мало были знакомы!

Она играла, а он не находил ничего лучшего, как усвоить положение зрителя, снисходительно улыбаясь. Они дичились друг друга всякий раз, когда подъем чувств, напряжение страсти, которое уничтожало неловкость, слабело и являлась необходимость обыденных разговоров и поступков.

А Золотинке многое нужно было предусмотреть, о многом позаботиться, чтобы устроить на пустынном берегу сносный праздничный ужин. Поймать рыбу и тут же одним безжалостным движением брови ее распотрошить, в несколько мгновений вычистить и покрошить зазевавшегося кальмара, выгнать на берег стайку крабов, поставить их в очередь в ожидании кипятка, нарезать морскую капусту, разложить ее на чисто вымытом камне. Но нужно было позаботиться в этой пустыне и о воде. То есть собрать среди ясного неба тучку и загнать ее с моря на берег, чтобы выдоить на крошечном пятачке триста шагов в поперечнике… Да! Нужно же было иметь к этому времени костер, где калились сами собой попрыгавшие в огонь булыжники. И позаботиться о посуде — легким мановением выточить из камней несколько котлов. Тотчас нужно было уже собирать сыпанувший при ярком солнце дождик, нужно было развесить в воздухе обозначенный только тарахтеньем капель покров и направить журчащие над головой ручьи в назначенные им емкости.

Дикий терн над обрывом при том же торопился ублажить волшебницу огромными, как кулак, сливами, земляника и малина надрывались породить противоестественные по величине, одуряющему запаху и сладости плоды. Тем временем росли и плелись стены незатейливого балагана из тонких ветвей жимолости.

Понадобился добрый час, чтобы можно было усесться на сплетенные из живых ветвей стулья за уставленный яствами низкий каменный стол. В просторном покое под зеленой крышей было сумрачно, но все равно жарко. В изнеможении, стряхнув со лба пот, Золотинка плюхнулась на гибко поддавшееся под ней сиденье и сказала:

— Всё!

Праздничный ужин прошел в молчании, которое они честно пытались преодолеть, не понимая, что происходит. Не понимая то есть, что отношения их — от знакомства у подножия кручи и до свадебного ужина — были слишком новы и необычны, слишком стремительны и неровны, чтобы можно было наслаждаться близостью, не испытывая напряжения от неуверенности в себе и друг в друге. То, что происходило с ними сейчас, не имело прошлого. А то прошлое, что у них было, на которое только и можно было бы сейчас опереться, содержало в себе совсем другие отношения и обстоятельства.

Изредка обменивались они словом. Он заметил, что маловато соли. Можно было бы выпарить соль из морской воды, отозвалась она. А земляника во рту тает, ничего слаще и диковинней, кажется, не едал, утешил ее некоторое время спустя Юлий. Золотинка сказала спасибо.

Жених и невеста воспитанно ели, жевали медленно и прилично. А поднимаясь, чтобы потянуться за блюдом, делали это в несколько неловких приемов. Юлий прижимал к животу лохмотья, чтобы не болтались над столом. А Золотинка с ужасом замечала затрепанные, а частью порванные кружева на манжетах своего платья.

Можно было бы созвать птиц, спохватилась она. Они бы почирикали.

А кого еще можно позвать? Наступило довольно продолжительное молчание. Юлий катал терновую косточку, а Золотинка, опустив руки между колен, неприметно терла друг о друга потные ладони. Кого нужно было бы позвать, так это попа, сообразил Юлий. Золотинка смутилась. Едва ли какой-нибудь вполне трезвый поп с колесом, епитрахилью и Родословцем наготове блуждает сейчас на расстоянии версты или двух от их зеленого дома, так близко, чтобы можно было отыскать и достать его внутренним оком.

— А как это внутренним оком? — спросил вдруг Юлий, вскидывая взгляд.

Золотинка объяснила, ничего не скрывая.

— Ты и ко мне можешь заглянуть? В душу? — сказал он, едва выслушав.

— Да, — призналась она еле слышно.

— И уже заглядывала?

— Два раза, — призналась Золотинка. — Только сегодня. А раньше нет.

— И что ты там увидела? — он стал насторожен и собран.

— Увидела то, отчего я люблю тебя еще больше, — сказала она с неожиданным спокойствием. Словно приняла вызов.

Юлий молчал только мгновение.

— Но я прошу тебя никогда больше, никогда этого не делать.

И Золотинка не колебалась.

— Это невозможно, — возразила она. — Я не хочу обещать того, что не смогу выполнить.

Юлий выпрямился. От лица отхлынула кровь.

— Иди сюда, — сказала она тогда звучным голосом, в котором были сила и страсть, готовность победить и принять поражение — как получится. Позвала так, что нельзя было не повиноваться.

Юлий подошел, обогнув заваленный объедками стол, и Золотинка, не вставая, взяла его руку, обняла ладонями и стиснула.

— Юлий, — сказала она, — Юлька. Родной мой… — голос дрогнул. — Если я потеряю тебя, мне будет трудно жить. И не знаю, понимаешь ли ты… — слезы чудились в ее глазах, — понимаешь ли ты, что такое волшебник, волшебница? Нити жизни пронизывают нас через живую плоть, и на этих нитях мы подвешены. Мы мучаемся, мы страдаем разлитым в воздухе страданием… мы… мы одиноки. Ужасно, безмерно одиноки, обреченные на свой путь. Я крепко держу тебя, я держусь за тебя… потому что я держу редкое счастье любви. Если ты бросишь меня, если предашь… О! Не знаю… — она покачала головой, закусив губу. — Юлька, я открою тебе душу. Навсегда. Я сделаю так, что ты будешь читать в моей душе так же ясно, как я читаю в твоей. Пройдет немного времени, и ты почувствуешь мои мысли, мельчайшие, тайные, мелкие, мелочные, суетные, недостойные побуждения — все будет тебе открыто. Мы станем одно. Послушай и подумай. Это… это испытание. Это страшное испытание. Мы срастемся чувствами. Каждая боль будет двойной болью. И кто скажет, искупит ли двойная радость двойную боль? Я взвалю на тебя все. Временами ты будешь чувствовать, что на тебе нет кожи, и пыльный ветер будет причинять тебе боль, будто тебя закидывают камнями. Ты будешь чувствовать то, что я. Мерзость жизни, все подлое, безобразное, что лезет наверх и торжествует, будет пробирать тебя ознобом и отвращением. Ты будешь корежиться там, где другие жуют и жизнерадостно мычат. Мне и сейчас страшно — за тебя. Я знаю, что не должна этого делать… Но я не могу, не хочу жить без любви. Юлька, Юлька, боже мой, какое это счастье — любить! Жить полной жизнью! Ты хочешь разделить со мной все?