Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

— Да! — сказал он одно слово.

И они оказались в объятиях друг у друга, слившись в головокружительном поцелуе, без дыхания, почти без чувств, почти в обмороке… И когда отстранились, чтобы продлить жизнь судорожным глотком воздуха, то обнаружили, что очутились на залитом вечерним светом взгорье, среди покрытых полеглой травой холмов. Это было совсем не то, что помнили они, когда сомкнули губы и тела в сумраке зеленого балагана.

— Что это? — пробормотал Юлий, не выпуская Золотинку из рук, так что ей пришлось чуть откинуться, чтобы оглянуться.

— Не знаю, — бросила она, нисколько не встревожившись. — А вон, гляди!

Они увидели залитую чарующим светом равнину, которая открывалась за резкой чертой обрыва. Провал на десятки верст тонул в тончайшей розовой мгле. Дольний, подножный мир. А здесь, в горних пределах, здесь не было ничего — разреженная пронизывающая пустота.

Взявшись за руки, они медленно приблизились к обрыву, чтобы можно было видеть великую реку далеко внизу и сбившиеся к береговой полосе корабли. Тусклой рябью рассыпались по вечернему стану костры.

— Помнишь? — спросила Золотинка.

Юлий бегло обернулся и кивнул.

— Это чье? — спросил он, подразумевая чье это воспоминание, в чью душу попали они, как в явь.

— Наше, — сказала Золотинка.

Но, верно, ошиблась. Это было ее воспоминание. Юлий — каким видела его Золотинка три года назад над великой рекой Белой — сидел на скале, свесив ноги. И нужно было напомнить себе, что это призрак, потому что мир, в который они вступили, обладал совершенной достоверностью впечатлений, запахов, ветра, мягкостью трав и твердостью камня под ногами.

Обрыв здесь падал отвесно на сто или двести саженей, а ниже начиналась крутая осыпь обломков. Самую бровь горы рассекала трещина, она отделила готовый отвалиться и чуть наклонившийся в бездну ломоть. На этом-то обломке, на верхних его камнях — выше только небо — и устроился с непостижимой смелостью призрачный мальчик-с-пальчик на сидении великана.

Былой Юлий не оглядывался и не слышал, как подходили к нему (через три года пространства и времени) другой Юлий и другая Золотинка… Он исчез, стоило им отвлечься, перекинуться взглядом, отчего они тотчас же опять слились губами.

Юлий с Золотинкой, усмехаясь, опустились там, где сидел бежавший от поцелуев мальчишка. Придерживаясь за щербатые выбоины скалы, они спустили ноги в пропасть. Внизу скользили орлы. На каменистой земле обрыва топорщились жесткие травы, метелки их свисали в беспредельную пустоту.

Скала их, как высокий престол, вторглась внутрь огромного, вселенских размеров храма. Затерянные над головой колонны смыкались где-то в небесной выси, отстоящие на версты стены слагались из похожих на горные отроги потоков камня. Весь необозримый простор чернел сотнями тысяч и миллионами народа — все лица обратились к скале, где стояли Золотинка с Юлием посреди храма.

Она была в неожиданном, диковатом наряде из огненно алых и красных лоскутов: острыми языками пламени они лежали на бедрах, почти не скрывая ноги, почему-то босые. Рассыпанные прядями волосы горели чистым золотым цветом, узкая белая лента на лбу стягивала этот жар. Юлий — весь в белом: короткое полукафтанье, сверкающие кружева, тесные белые штаны, обрисовывающие сильные икры, и белые туфли.

И грянул хорал. Словно отверзлась бездна, вскинула их мощным созвучием голосов и труб, вскинула, понесла, переворачивая сердце, спирая дыхание…

— Что это? Где это? — сказал Юлий, окидывая взглядом пламенеющий наряд Золотинки.

— Молчи. Это нигде, — сбивчиво отвечала она и пожала его руку. — Наверное, я представляю нашу свадьбу.

Он усмехнулся. То была любовная, ласковая насмешка… мимолетная и грустная насмешка взрослого над ребенком, и значит, по сути дела, насмешка взрослого над собой.

И все исчезло.

Они сидели на скале. Золотинка — в платье с потрепанными кружевами, беловолосая. Юлий — в прежних лохмотьях. Он попросил:

— Давай еще.

— Это не от меня зависит, — призналась она. — Непроизвольные движения души. Неожиданные, неподвластные разуму — как во сне. Все, что мы чувствуем, помним или не помним, но все равно храним в подвалах памяти… Мечтаем, жаждем, страшимся… стыдимся — все подряд. Ты можешь увидеть невероятные вещи и совсем не красивые. Бог знает какую чепуху.

И верно, она знала, что говорила, когда предупреждала о случайностях воображения.

Правда, такого конфуза, что последовал затем, она, должно быть, и в худшем сне не могла ожидать. Хотя вроде бы понимала, что страх неблаговидных случайностей как раз и производит непрошеные выбросы воображения.

Туман под их ногами тихо стлался, свиваясь в изменчивые призраки не определившихся еще видений. И вдруг, сразу и резко обнаружилась иная действительность: над ними, занимая собой небо, поднимались черные бока близко составленных кораблей.

Это были ладьи великокняжеского боевого флота на берегу Белой. Золотинка тотчас же поняла, что последует, едва увидела себя, которая вынырнула из воды и, поймав ногами дно, отвела со лба мокрые волосы…

— Не смотри! — испуганно дернулась Золотинка, пытаясь закрыть Юлию глаза, но он ничего предосудительного пока не видел и шутливо боролся, перехватывая ладонь, целовал и ладонь, и губы. Они боролись, а Золотинка-призрак подняла голову.

…Тесно составленные друг к другу суда смыкались продольными свесами, назначенными для того, чтобы увеличить развал бортов. К несчастью, свесы эти, имевшие по всей длине сквозные гнезда для весел, напоминали скорее решетку, чем надежную крышу над головой. Когда Золотинка встала на ноги и затаилась, почитая себя в относительной безопасности, дырявая крыша над ней потекла. Повеяло острым запахом крепко настоянной за ночь мочи. Пробужденные на ладьях мужики в нижних рубахах и подштанниках все разом, позевывая, занялись естественным поутру делом.

Золотинка кинулась на Юлия, заслоняя его собой от зрелища своего прошлого, опрокинула на камни и навалилась — он уж не смел сопротивляться.

За спиной понемногу стихало. Повеяло молочным туманом, простыми запахами сырости, леса, лесной тропы. Она решилась приподняться, освобождая Юлия… Но он не сразу открыл глаза, а притворно потянулся, словно просыпаясь.

— Подумаешь, — сказал он еще с некоторой неуверенностью, поскольку просто не знал, как подступиться к закоченевшей в горе невесте.

— Ты забудешь это? — глухо спросила Золотинка, не оборачиваясь.

Он не удержался от смешка:

— Ну, эти природные явления мне, в общем-то, до некоторой степени известны. Нельзя сказать, чтобы я столкнулся с ними первый раз в жизни.

Похоже, Золотинке не приходилось еще смотреть на дело с такой точки зрения. Она задумалась. Притих и Юлий. Задумался о своем, вспомнив, что и сам уязвим, наверное…