Вадим Крабов - Защитник и Освободитель

Обычный небольшой булыжник. Он легко мялся в руках факира: «Моих!?», — удивился Рус, четко ощущая в пальцах податливый камень. Вдруг с возгласом «О-оп!» камень «перетек» в живую напуганную лягушку. Послышался счастливый детский смех и чей-то веселый и не менее счастливый голос произнес: «Так может каждый! Надо только поверить!», — и Рус готов был поклясться, что этот голос — его!!!

Видение разрушил Пиренгул. Он тряс зятя и кричал чуть ли не в ухо:

— Эй! Рус! Рус! Очнись! Да что с тобой!..

— Все… я в порядке, — отстранился «пасынок Бога», а в голове все еще продолжал звенеть голос, удаляющийся, словно горное эхо: «Надо только поверить… надо только… поверить… верить… верить…», — звук медленно затухал и только через долгий статер пропал окончательно.

«Не в первый раз эта фраза… — подумал, все еще пребывая в легкой прострации и мучительно пытаясь вспомнить что-то важное… — да пошла она! Сколько можно!», — наконец, полностью очнулся и выкинул её из головы. Но связь между «факиром» — «пространственным карманом» и этой фразой, отметил и запомнил.

— А что было-то!? — князь серьезно испугался за здоровье зятя, — ты замер и побледнел. Оставьте нас! — скомандовал сгрудившейся вокруг них охране.

— Все, все в порядке, Пиренгул, — Рус поспешил его успокоить, — всплыло одно видение… Сам послал, — добавил, чтобы избавиться от вопросов, — поехали, чего встали. Хорошо всё у Гелинии, — сказал, когда тронулись, — скоро у неё будет много подданных. Рабы подойдут, несколько тысяч. Да, Эледриас мне тоже иногда видения посылает…

— А… — хотел было поинтересоваться князь, но в ответ на жесткий взгляд Руса осекся. До дворца доехали молча.

Со жрецами Рус закончил быстро. Им лично Пиренгул пообещал выделить пустующий эолгульский храм Эребуса под переустройство на культ Френома. Уверил, что выделит столько работников, сколько потребуется. «Пасынку» их бога осталось только посоветовать:

— Приглядывайтесь к шаманам, братья. Они все непосвященные и некоторые могут принять посвящение Френому. По крайней мере, Он со своими Духами им ближе, чем другие боги без оных. Ну и вообще, делайте добрые дела и люди к вам потянутся.

— Да! — обернулся уже практически в дверях их дворцового покоя.

Два жреца согласились жить исключительно вместе. Поразил их дворец своей броской красотой и сложным внутренним устройством. Не то, что заробели оставаться по одному, а как-то… неуютно.

— В Тире, к сожаленью, еще остались рабы. Князь не может своим указом в одночасье отменить рабство. Традиция, бунт и все такое. Но я попрошу, чтобы территорию нашего храма он объявил «без выдачи». Так он поступил с пятном. Так что вам, братья, надо жить при храме уже с завтрашнего дня, с начала перестройки.

— Мы так и хотели, брат Рус, — ответил пожилой и старший по должности жрец, — но князь уговорил. Сказал, ты все равно с ним сюда явишься.

— Хм. Он угадал. Явился, помолились, обсудили и хватит, братья. Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы! [40] «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы!» — по-этрусски этот текст Энтина звучал совсем не в рифму. Жрецы, естественно, не поняли юмора. Я загляну к князю и иду в Кагантополь. А вы отправляйтесь в бывший храм Эребуса.

Рус вышел не в самом городке, а недалеко от его главных врат, в степи. И сразу, как незабвенный Остап Бендер, «попал под лощадь». В геянских условиях стоит уточнить: под борков. Они тащили крытую тентом повозку — фургон. Или кибитку — не поймешь. В видах кочевых телег не разберешься.

«Вот черт, в городе не хотел выпрыгивать из-за столпотворения и здесь попал под раздачу! — подосадовал он и пораженно оглядел степь, — ёшкин кот! Да тут орда собралась!».

Меж тем с облучков соскочил хозяин и набросился с руганью:

— Ты куда лезешь, отрыжка Предков! Зашибить мог ненароком… — его пар стравливался по мере разглядывания незнакомца, который стоял, скрестив на груди руки, и задумчиво смотрел на огромное кочевье. Застывшие перед ним борки, мало-помалу пятились назад, невольно двигая и фургон. — Да ты кто такой! — все же смог выдавить пожилой тиренец, больше всего пораженный поведением его смелых и наглых быков.

Перед ним стоял тридцатилетний воин, одетый в тирскую походную одежду, которую покрывала добротная этрусская кольчуга без нагрудных пластин. На голове удобно сидел червленый железный шлем с откинутыми щеками и переносьем. Шею и подбородок закрывала кольчужная бармица. Из-под небольшого козырька на хозяина повозки глядели серые этрусские глаза. И вообще, лицом незнакомец сильно походил на типичного этруска. Но вот рост… он пол локтя не дотягивал до самого низкого из их воинов. И оружие, парными мечи, больше подходили редким «любителям» из просвещенных стран, чем варварам-этрускам…

— Этрусский князь Рус Четвертый из рода Нодаш, — ответил неизвестный на чистом тирском языке, чем еще больше запутал кочевника, — а ты кто будешь, уважаемый?

— Балтагул я… из рода Турнидов… — растерянно ответил пожилой.

— В поход, вижу, собираешься. Всей семьей?

— Нет, старший сын остается… я уже из возраста вышел, а то бы сам… князь самых умелых воинов оставляет… — тут до него дошло: а чего это он отчитывается? — а почему, уважаемый, я тебе отвечать должен? — его голос окреп, осанка выпрямилась.

— Не должен. Захотел — ответил, нет — не отвечал бы. Ну ладно, я пошел. Да не забудут тебя Предки! — с этими словами повернулся и зашагал в сторону недалеких городских стен.

— И тебя! — по привычке выкрикнул Болтагул и подумал: «Вот гули [41] Здесь имеется в виду досада на собственную невнимательность. Гули — в мифологии кочевников злые Духи пустыни. Они частенько стараются запутать-заблудить путника, чтобы питаться его страхом и довести до мучительной смерти. В обиходе — аналог земных чертей или геянских дарков, которые помимо всего прочего могут и «попутать». проклятые, это же этруск! Они Предков не чтят, Френом у них… а откуда он взялся?..».

Руса встретили восторженно. Даже более чем. Позабыв о дисциплине, из казарм, устроенных в бывших орденских общежитиях, из походных шатров, поставленных на центральной площади, выбегали все новые и новые этруски. «Пасынок» давно лежал на руках рослых воинов и плыл над их головами, приближаясь к самому большому шатру — штабу корпуса.

Гвалт стоял неимоверный. Лейтмотив общего радостного гомона можно было бы описать одной фразой: «Френом нас не забыл — его сын явился!», — в контексте потери терпения. Устали деятельные воины ждать. Приплыли «на край света», а зачем? Воевать-то не с кем.

Рус чувствовал настроение богатырей, поэтому на пороге шатра командующего обернулся и двинул речь: