Наталия Сова - Здесь, на краю земли

— Не в этом дело. Физическая сила — далеко не главное. Я не хочу подвергать вас опасности и никогда не обратился бы к вам, но сейчас выбирать не приходится. Вскоре остановить все это будет уже невозможно.

На вопрос о том, что это за «все это», Перегрин ответил, что замок, кажется, решил, что его строят неправильно и готов избавиться от всего, что мы тут нагородили.

Я рывком поднялся из-за стола. Меня качнуло. С грохотом опрокинулась скамья. Перегрин глянул на меня с сомнением, но затем пробормотал «может, это и к лучшему» и устремился к двери.

Мы спустились по лестнице, где Перегрин велел мне захватить факел, миновали темный пустой двор и остановились под лесами центральной башни. Накрапывал дождь. «Сюда,» — сказал Перегрин и нырнул в низкий проем в стене. Я последовал за ним и чуть не врезался лбом в еще одну стену. Вперед хода не было, зато справа была узкая винтовая лестница, уводившая вниз. «Скорее,» — шепнул Перегрин из темноты.

Ступеньки были слишком мелкие. Я семенил, оступаясь и придерживаясь за стену. Через несколько поворотов все это, наконец, кончилось, и, свернув в полукруглую дверь, мы оказались в сердцевине башни.

Это было круглое, гулкое помещение, почему-то очень холодное. Свет факела выхватывал из темноты часть стены, каменные плиты пола, и валявшуюся неподалеку деревянную лестницу. Перегрин проворно схватил ее и подтащил к открытому люку в полу.

— Все нужно сделать быстро, — сказал он, спуская лестницу вниз. — Я буду здесь, рядом. Если что, кричите, не стесняйтесь.

Я поставил ногу на ступеньку и ясно понял, что лезть никуда не хочу. Неуютно стало мне и тревожно, особенно после предложения кричать, не стесняясь. Но главная неприятность состояла в том, что я стремительно и неумолимо трезвел. Однако, отступать было некуда, Перегрин сказал «с Богом», и я полез.

Очутившись в каком-то глухом закутке, я сделал шаг вперед, тут же больно ударился коленом и выругался. Перегрин втащил наверх лестницу и свесился из люка с факелом в руке. Саркофаг стоял прямо передо мной. Он занимал почти все пространство, вплотную примыкая к трем стенам. Плита на нем лежала довольно массивная. Я потоптался, не зная как подступиться.

— Нужно открыть, как книгу, — сказал Перегрин. — Справа налево. Я отвалил плиту, прислонив ее к левой стене и стараясь не думать, что будет если она вдруг свалится обратно. Перегрин подал мне шар.

— В дальний левый угол, — напомнил он.

И только после этого, глянув внутрь саркофага, я увидел, что дна там нет. Он был чем-то вроде колодца, и, судя по всему, колодец этот уходил глубоко в недра Даугтера. Я склонился над ним, и меня обдало мертвенным застоявшимся холодом.

— Кладите быстрее, — сказал Перегрин.

— Куда же класть, дна-то нет, — тоскливо отозвался я. — Разве что бросить.

Последовала пауза и Перегрин спросил изменившимся голосом:

— Вы что… действительно не видите дна?

Страха не было. Было тихое, тягучее чувство, похожее на нараставшую боль.

— Скорее! — тревожно закричал сверху Перегрин.

Я медленно протянул руку с шаром, и на какой-то миг мне показалось, что все это уже было когда-то — холод, темнота и боль.

— Свети! — крикнул я.

Перегрин послушно опустил факел пониже, но тут не помог бы и весь свет вселенной — в колодце вровень с краями стояла плотная непроглядная темень. Медленно, очень медленно я дотянулся до угла. Шар коснулся черной поверхности. — Только не бросайте, — умоляющий голос Перегрина послышался словно издалека. — Осторожнее.

И вдруг шар мягко потянуло книзу. Обмирая, я сжал его крепче. Потянуло сильнее и неожиданно резко дернуло. Я ахнул и не удержал. Невесомое творение увечного рукодельца кануло вниз во мгновение ока. И померещилась мне вдруг ночь и хищная пустота темной равнины, и таким ужасом захлебнулось мое сердце, что я отпрянул и заорал:

— Эй, лестницу!

— Руку давайте! — Свет наверху померк, и горячие пальцы Перегрина крепко сомкнулись на моем запястье.

Через минуту я уже был наверху и сидел, прижавшись спиной к стене и намертво стиснув зубы. Перегрин с тревогой заглядывал мне в лицо.

— Как вы? — спросил он шепотом.

Я неопределенно замычал и мотнул головой. Он улыбнулся, сказал, что я молодец и пошел закрывать люк. Я поднялся и, не медля ни секунды, направился к выходу.

— Нет-нет! — воскликнул Перегрин. — Мы должны немного побыть здесь. Пусть он успокоится.

— К-кто? — спросил я, разжав, наконец, зубы.

— Замок. Я понимаю, вам страшно…

Я круто повернулся и подошел к нему вплотную.

— Ты сказал, что мне страшно, или я ослышался?

— Вам страшно, я ведь вижу, — мягко ответил Перегрин.

— Ты ошибаешься, — ледяным тоном произнес я.

— Возможно, — легко согласился он.

Потом он укрепил на стене факел, и мы уселись на полу друг против друга.

— Видите ли, — начал он, — я потому так говорю, что мы сейчас находимся в таком месте замка, где каждый встречает то, чего он больше всего боится. То, что ему больше всего угрожает. Я не имею в виду реальную опасность. Эта опасность — изнутри. Страх ведь находится внутри нас.

— Ну? — отозвался я.

Разговор этот был мне неприятен.

— Так вот. Верзила мог выполнить эту работу совершенно спокойно, потому что в нем не было страха. Никакого. Он не боялся ничего, совсем ничего. Это просто чудо какое-то. Лично я впервые в жизни видел такого человека.

— Дураки страха не боятся, — усмехнулся я. — А не окажись меня поблизости, раскроило бы это чудо-юдо твою светлую головушку и глазом бы не моргнуло.

— Да, пожалуй, — сказал он, помолчав. — Я сам виноват, не удержался, поддразнил. С ним совсем по-другому нужно разговаривать. Нужно было, — поправился он. — Да и вы вполне могли словом его остановить. Одним словом.

— Каким? — поинтересовался я.

Перегрин невесело усмехнулся и ничего не ответил.

— Постой, — спохватился я. — Ты сказал, что годятся только я и Верзила. Так?

Он сразу понял, к чему я клоню, и заулыбавшись, заверил, что равнять меня с Верзилой нельзя, упаси Бог. Что касается меня, тут причина совсем другая, а именно — дружелюбное отношение ко мне замка. Якобы симпатизирует он мне и потому всячески постарался смягчить удар, то есть напугать не до смерти, а так, слегка.

Я презрительно фыркнул. А Перегрин продолжал говорить о замке, какой у него непростой нрав, и как он в этом похож на меня. Каким он кажется непредсказуемым и жестоким, и какое это, в сущности, печальное сооружение. Я сказал, что не могу себе представить печальное сооружение, равно как и непредсказуемое, и жестокое. Здание — оно здание и есть, и говорить о нем, как о живом человеке, по крайней мере, смешно.

— А вы вспомните, — сказал Перегрин, — вспомните что произошло, когда вы оказались внутри невидимой стены. Вы упали в обморок.