Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - принц короны

— Нет, вашего слова достаточно.

— Изволите войти в замок? — спросил он. — Я настоятель Питер Фирне, покажу ту часть, которую мы занимаем.

Я поколебался и возвращаться еще не хочется, но с монахами общаться совсем уж неинтересно.

— Благодарю, — ответил я, — в другой раз.

Он сказал с печалью в голосе:

— Торопитесь в бой? Рука жаждет ухватить меч? И проливать кровь?

— Святой отец, — сказал я с досадой, — в какой-то момент наступает минута, когда люди перестают сражаться и разрывать друг друга на части. Даже соглашаются любить друг друга такими, каковы они есть. Это когда попадают в Царство Небесное! Но не раньше.

К отцу Питеру приблизился второй в монашеской одежде, медленно опустил капюшон на плечи, открывая худое изнуренное лицо.

— Старший монах Джон Вуд, — произнес он. — Мы наслышаны, что вы весьма настроены против апостольской церкви. Не потому ли это, что вы так молоды, у вас горячая кровь? Молодые и задиристые всегда в чем-то да обвиняют церковь.

Отец Питер небрежно повел дланью.

— Брат Джон, они не просто настроены, они создают свою секту. При этом, естественно, ссылаются на Евангелие.

Я промолчал, а брат Джон вздохнул и сказал брезгливо:

— Да, это знакомо. Создают свою секту, живут в бедности, любви к ближнему, а затем их охватывает гордыня и они начинают считать, что раз только они живут правильно, то они обязаны править миром.

Я начал чувствовать растущее раздражение, однако это монахи, все примут со смирением и покорностью, и сказал лишь сдержанно:

— И что? Пусть…

Он дернулся, посмотрел на меня в изумлении.

— Почему? Это же ересь!

— Учение Христа тоже было ересью, — напомнил я, — и только ересью. Он проповедовал среди иудеев и только для иудеев, все двенадцать его учеников-апостолов были иудеями!.. И так бы все и заглохло, но Павел, подхватив сказанное Христом в полемическом запале «нет ни эллина, ни иудея», дерзновенно сделал это основой нового вероучения, против которого ополчились как власть, так и официальная религия. Но он победил, и ересь перестала была ересью, теперь это основа нашего мира.

Он взглянул на меня остро и враждебно:

— К чему вы это, ваше высочество?

— Ереси, — сказал я, — это зерна, брошенные на камни и лишенные ухода. Если прорастают, то этим самым показывают свою силу. Дерево христианства выросло таким мощным, что уже, кажется, и нет ничего другого, такого же сильного, могучего и правильного. Но ереси не желают быть ветвями, что растут, по их разумению, неверно… они обращаются к корням! И так, черпая мудрость из первоистоков, они пытаются нащупать новый путь, более прямой и правильный… Подумайте над этим, братья!

Арбогастр поднялся на дыбы, красиво развернулся на задних, а затем полетел красивым ускоряющимся галопом.

Через ворота мы проскочили на такой скорости, что если бы собравшаяся с силами оппозиция и попыталась воспользоваться моментом, то мы бы просто снесли всех, как паутину, но в воротах, к счастью, пусто, даже встречные сани не пришлось опрокидывать, и через несколько мгновений город начал отдаляться и пропал за спиной.

Вообще-то я так привык перемещаться на арбогастре, что считаю это нормой, а в мечтах вообще вот так, как Бабетта или Дарси. Но перемещения, которыми те скромно щеголяют, по всей видимости, требуют огромных, просто диких ресурсов. Не случайно оно лишь в руках императоров, способных обеспечить мощностями. Да и то не прыгают туды-сюды по своей воле — удовольствие слишком дорогое, если это удовольствие.

Возможно, тот же источник у магов, которые пытались уничтожить меня в отместку за изъятие их головного чародея. Но так как попыток больше не повторялось, значит, либо каждая требует непомерных средств, усилий, магической мощи, либо опытных адептов. Либо то, другое и неучтенное третье разом.

Бобик мчится, как огромное чугунное ядро. Снег перед ним вздувается выпуклым щитом, а по бокам опадающие, сверкающие на солнце крылья, сзади же глубокая и широкая борозда. Арбогастр идет мощно и красиво, грива и хвост стелются по ветру.

Вдали показались стены Генгаузгуза. Бобик устремился было в сторону ворот, но подпрыгнул на бегу, так собаки стараются рассмотреть что-то далекое, оглянулся на меня с недоумением в честных собачьих глазах.

Со стороны восточной дороги заблистали искры, я присмотрелся, увидел целый отряд всадников в ярких цветных и очень праздничных одеждах.

— Бобик, — сказал я, — ждем. Что-то у меня недоброе предчувствие…

Он посмотрел на меня с сочувствием, опустил толстый зад в снег и приготовился ждать.

Отряд всадников продвигается навстречу неспешной экономной рысью, все в голубых одеждах дома королевства Вендовер, только всадница, чей конь на полкорпуса впереди, в алом платке, алой мантии. Даже конь под попоной невиданно алой масти.

Когда солнечный луч пал на шапочку на голове всадницы, там ярко заблистали изумруды и бриллианты в золотом обруче.

Я придержал арбогастра, тот явно хотел двинуться навстречу и показать другим коням, кто здесь альфа, а кто вовсе омега. Отряд приблизился, во главе принц Сандорин Винтонмаерский, единственный сын и наследник Его Величества короля Буркхарта Третьего, о чем не дают забыть сопровождающие его вендоверцы; короткие русые усики присыпаны инеем, как и коротко подрезанная бородка, глаза живые, смотрит с радостным оживлением.

Разумеется, с Аскланделлой бок о бок, оба румяные от легкого морозца, веселые, кони под ними часто переступают ногами и намекают, что хорошо бы сейчас пойти галопом.

За ними на седлах молодых вельмож туши двух убитых оленей, у одного рога просто великанские, такими украшают стены над дверьми или каминами.

Голоса свиты зазвучали веселые и чуточку хмельные:

— Ваше высочество!

— Ваше высочество…

— Ваше высочество?

Я посмотрел на Сандорина и покачал головой.

— Принц, как можно?.. Хрупкие вещи нужно заворачивать в мягкие тряпки и хранить дома.

Молодой и поджарый, я видел, как ему жаждется ответить так же быстро и живо, но ему с детства внушали, что он принц, должен всегда держаться важно и загадочно, и сейчас он лишь застенчиво улыбнулся и виновато развел руками, что и понятно, это Аскланделла изволила, а он лишь вынужденно сопровождает и охраняет, как удается.

Я перевел на нее тяжелый, надеюсь, взгляд своих государевых глаз.

— Ваше высочество, как на такие выходки посмотрит ваш венценосный отец?

Она взглянула на меня свысока с высоты своего дамского седла, хотя мое все равно выше.

— Вы на что-то намекаете, принц?

— Не роняете ли вы, — поинтересовался я, — хотя нет, вы такая, что не уроните, еще и за другими подберете, те не успеют и рты распахнуть пошире… Я имею в виду, не подвергаете ли себя некоторой как бы опасности?