Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - принц короны

Я фыркнул:

— Тогда у человека тоже нет. Мы следуем твердо заданной программе — плодиться и доминировать, захватывая новые территории. Ибо Господь велел плодиться и размножаться. И все подчинено этому, даже любовная лирика. Так что, сэр Сатана, уверяю, если вы рискнули отказаться кланяться человеку, то проявили именно свободу воли! Иначе пришлось бы заподозрить Всевышнего в продуманном коварстве, а этого даже вы о нем не скажете.

— Вы меня успокоили, — сказал он с непонятным выражением.

— Так что, — закончил я, — отвечать придется по полной. И мне, и вам. Чашечку кофе?

— Да, — ответил он, — только побольше, а то становитесь то ли жадным, то ли интеллигентным.

После его ухода я сотворил еще две большие чашки горячего и сладкого кофе, выдул одну за другой и, помотав головой так, что уши почти захлопали по голове, как у Бобика, сел за стол и вытащил бумаги из самого нижнего ящика.

Чем Сатана понятнее, так это тем, что он человечнее. И все действия его понятны и близки нам. Если деяния Господа неисповедимы, то все, что исходит от Сатаны, нам понятно и даже близко. Сами бы так делали, будь у нас чуть больше силы и власти, а уж всего остального, ну там наглости, дерзости или нежелания слушаться авторитетов — у нас и так в избытке.

Через час явился Альбрехт, поклонился с порога, я видел, как дернулись крылья его породистого носа, будто в комнате все еще витают запахи ладана и серы, посмотрел на меня с вопросом в серых внимательных глазах.

— Сэр Альбрехт, — сказал я нетерпеливо, — мы одни, давайте без церемоний. Раз уж явились раньше, чем я изволил вызвать вас перед свои ясны государевы очи, то давайте хрюкайте, что там у вас за гадость для меня в ваших безразмерных карманах, куда складываете украденное из казенной казны.

— Ваше высочество…

— Вон стул, — прервал я и указал на кресло. — Садитесь, располагайтесь. Вам коньяк или кофе?

Он подумал, спросил серьезно:

— А можно то и другое?

— Ага, — сказал я, — вот кто изобрел кофе с коньяком!.. Хорошо, получайте.

Он придвинул к себе ближе чашку с горячим кофе и фужер с коньяком, улыбнулся.

— Спасибо за щедрость.

— Только пейте по отдельности, — предупредил я. — А то невежды льют коньяк в кофе, что недопустимо для таких изысканных гурманов, как мы с вами.

— Правда? — спросил он с недоверием, то ли сомневался в своем гурманстве, то ли не верил, что так делать в самом деле недопустимо.

— Из коньяка в горячем кофе испаряется спирт, — пояснил я, — а кофе становится просто противнее… А теперь о деле, сэр Альбрехт. Не знаю, с какой ерундой вы пришли, но я тут пришел к выводу, что не следует особенно усердствовать с наказаниями виновных на временно оккупированных нами с целью принуждения к миру территориях. Существуют же какие-то ограничения в ответных мерах!

— Правда? — спросил он с любопытством. — Какие?

— Не существуют? — спросил я. — Тогда нам придется разработать этот кодекс. Нехорошо, когда за проступок какого-то негодяя страдает вся его семья, а то и деревня.

— Но так проще, — ответил он с недоумением. — И наглядно. Жестокость наказания предотвращает повторение со стороны тех, кто видел наказание. Не только жена, даже соседи будут удерживать друг друга от проступков!

— Это верно, — признал я, — но верно как бы сверху, мы же орлы, летаем высоко и видим всю страну в целом. И народ как статистику. А вот по мелочи это как бы несправедливо бить и невиновных, чтобы запугать на будущее. В общем, граф, продумайте ограничительные меры. А также ограничение необходимой обороны.

— А это что?

Я подумал, промямлил в поисках примера:

— Если, скажем, кто-то назвал вас дураком или плюнул вам под ноги, то не следует его тут же убивать. Это неадекватно, хотя, понимаю, руки так и чешутся, а рукоять меча, зараза, сама лезет в ладонь.

Он посмотрел на меня с неодобрением.

— Ваше высочество, каким вы становитесь скучным!

Я огрызнулся:

— Думаете, сам не вижу?.. Эх, граф, бросить бы все да помчаться нам вдвоем по землям королевств, совершая подвиги и дурости!.. А мы упускаем такую интересную жизнь.

Он некоторое время отхлебывал кофе мелкими глотками, спеша осушить чашку, пока там не остыло, иногда подносил к губам фужер, где уровень коньяка медленно, но все же опускался.

— В такую зиму, — сказал он с чувством, — это самое лучшее, что человек придумал… Кстати, ваше высочество, есть одна интересная новость…

— Что там еще? — спросил я с подозрением. — Давайте, граф, бейте сразу. Что-то от вас одни неприятности. Пора вас в самом деле в канцлеры.

— Напротив, — проговорил он, понижая голос, — новости вроде бы положительные. Хотя, конечно, как посмотреть. Но у вас все положительное, не так ли?

— Граф, — сказал я с укором, — не играйте словами. А то у меня такие ассоциации, когда на вас смотрю и слушаю про положительность…

Он вздохнул, сказал четко:

— Прибыл вильдграф Зальм-Грумбах.

— Что значит прибыл? — спросил я. — Он вроде бы последнее время как раз и обитает во дворце!

Он помотал головой.

— Нет-нет, прибыл для приватной беседы с вами. Лично. Без свидетелей.

Я нахмурился.

— А мне это надо?

— Мне кажется, — сказал он тихо, — вильдграфу предложено вам посулить нечто.

— От кого?

Он покосился по сторонам и сказал еще тише:

— От короля Леопольда.

Я нахмурился.

— Какие-то данные или ваши домыслы?

— И то, — сказал он, — и другое. У меня есть интуиция, основанная на огромном опыте и частных предположениях. Король Леопольд уже понимает, что трон потерял, а Мунтвиг вряд ли сумеет помочь в деле возвращения. Значит, нужно с вами вступить в переговоры, что-то уступить, что-то отдать, на что-то согласиться…

Я спросил с недоверием:

— А вильдграф точно от Леопольда?

Он покачал головой.

— Не точно. Это мое предположение. Больно вид у него важный, торжественный, смотрит поверх голов, словно это он спасает мир…

— Гордыня, — определил я. — И даже наглость. Ладно, граф, мне теперь тоже весьма любопытно. Не будем мариновать, проводите его ко мне. Но сами далеко не уходите, где-нить в коридоре лягте в уголке на тряпочке, дождитесь, пока закончим. Потом обсудим.

Дверь распахнулась, я успел увидеть за плечом входящего вильдграфа Зальма-Грумбаха голову Альбрехта, он и прикрыл за гостем, а сам, как догадываюсь, пошел искать уголок и тряпочку.

Зальм-Грумбах, осанистый и надменный, даже без доспехов неимоверно широкий в плечах, сделал пару шагов и поклонился со всей, впрочем, учтивостью и почтительностью.

— Сэр Вильдан, — сказал я приветливо.

— Ваше высочество, — ответил он.

— Сэр Вильдан, — сказал я, — мы высоко ценим ваш вклад в дело взаимопонимания между жителями Генгаузгуза и нашими солдатами. А также жителями других городов и сел Сакранта…