Урсула Ле Гуин - Прозрение (сборник)

И многие латиняне, видевшие эту схватку, задавали один и тот же вопрос: почему с предводителем троянцев сражается Мезенций, а не Турн?

А Эней, убив Мезенция, почувствовал, что гнев его улегся. Он вернулся туда, где лежал Паллас, и, обливаясь слезами, приказал завернуть юношу в плащ и доставить к отцу в сопровождении почетного караула. Но никаких рабов, которых следовало бы принести в жертву, он с ними, разумеется, не отправил, хотя именно так описывал мне эту сцену мой поэт; уж не знаю, как это ему в голову могло прийти, что италийцы, его соотечественники, способны совершить подобное варварство. Может, грекам это вполне было свойственно, не знаю. Скажу честно: почти все, о чем пел мне поэт, оказалось правдой, и все же есть в его поэме маленькие ошибки и недочеты; и я, рассказывая о своей судьбе, все пыталась как-то залатать эти крошечные прорехи в величайшем из эпических полотен всех времен и народов. Итак, после гибели Палласа Эней вывел своих воинов с поля боя. Латиняне тоже постепенно отходили – и не на осадные позиции близ троянского лагеря, а на несколько миль дальше, под стены Лаврента.

В городе и без того было полно раненых и беженцев, а тут они еще стали прибывать. Чувствовалось, что люди смертельно устали и подавлены очевидной бессмысленностью происходящего. Наконец появился Турн – как всегда великолепный, явно ничуть не подавленный, ни капли не уставший. Он въехал в ворота на своем роскошном жеребце, поднялся по улице к нашей регии, у дверей спешился, швырнул поводья конюху и широким шагом вошел в дом. Я, стоя на крыше, видела, как он вошел туда, улыбающийся, широкоплечий, с гордо выпрямленной спиной, в высоком шлеме и в украшенной золотыми пластинами перевязи Палласа. С ним были Мессап и рутульский жрец-предсказатель Толумний. Вскоре я увидела, как навстречу Турну бежит моя мать, лавируя меж ранеными, лежащими во дворе. Я поспешила вниз, но отца в его покоях не оказалось. Значит, решила я, он все-таки вышел из своего убежища, чтобы приветствовать Турна и его полководцев. Я даже обрадовалась этому: значит, с отцом все в порядке. Забот у меня хватало – и о раненых, и об остальных обитателях дома, так что потом я до позднего вечера была очень занята и прекратила свои хлопоты, лишь когда Дранк разыскал меня в хлебном амбаре.

Начнем с того, что Дранка я всегда не особенно любила. Он совсем не походил на тех старых воинов-крестьян, которые составляли основной круг отцовских друзей и советников. Дранк был человеком светским, легким, вкрадчиво-уступчивым, даже несколько восторженным. Если другие советники Латина за столом совета высказывали свое мнение, точно роняя тяжелую каменную глыбу, точно бросая вызов любому, кто попытается им возразить, то Дранк никогда так не поступал. Высказанное им мнение сперва могло показаться в высшей степени легковесным, почти эфемерным – этакое облачко всевозможных любезностей и экивоков; однако своего он добивался гораздо чаще других. Он был истинным горожанином и политиком до мозга костей. Для него моя мать и я были фигурами совершенно не важными, не игравшими существенной роли в его стратегии и тактике. Просто в силу нашего положения нас приходилось как-то учитывать, как-то примиряться с нашим существованием. Дранк вообще воспринимал женщин почти так же, как домашних животных – скажем, собак или коров; с его точки зрения, женщины были просто представителями иной разновидности живых существ, и их следовало принимать во внимание только в том случае, когда могли оказаться либо полезны, либо опасны. Мать мою он считал опасной, а меня мог и вовсе не принимать в расчет, кроме тех случаев, когда и я могла как-то послужить его интересам.

Впрочем, Дранк был чрезвычайно проницателен и отлично разбирался в человеческих взаимоотношениях, что чаще свойственно как раз женщинам, а не мужчинам. Он, например, прекрасно знал, что я боюсь Аматы, что я убежала от нее и обрела вполне надежное убежище в покоях отца, что Амата влюблена в Турна, а я в него отнюдь не влюблена, что мои родители давно не ладят друг с другом. Все это служило отличным зерном для помола на его политической мельнице. Дранк всегда был противником моего брака с Турном – по-моему, он видел в Турне угрозу существующей власти, тем более что Амата все время продвигала и поддерживала своего любимчика. С другой стороны, он явно завидовал Турну, завидовал его красоте, его высокомерной, слегка презрительной мужественности и всячески стремился его опорочить, разрушить его планы.

Итак, я как раз выходила из хлебного амбара, когда меня остановил Дранк и очень тихо, чтобы больше никто его не услышал, сказал:

– Дочь царя Латина, не бойся; твой отец не выдаст тебя за этого рутула. Наш царь не сумел помешать нарушению договора, но не сомневайся: столь кощунственного брака он ни в коем случае не допустит. Можешь мне поверить.

Я поблагодарила его и стояла потупившись. Я ведь прекрасно знала, кем он меня считает – глупой девицей, ничтожеством, из-за которого разгорелась настоящая война.

И все-таки я была ему благодарна за эти слова. Хоть война и пошла совсем не так, как они того ожидали, и многие были по-настоящему встревожены нарушением договора и пренебрежением к воле оракула, хватало все же и таких, кто поддерживал царицу Амату и ее фаворита, считая его настоящим героем и, разумеется, противопоставляя его чужакам-троянцам. Кроме того, людям казалось, что выбор моих родителей – это и мой выбор. Таким образом, из-за проявленной моим отцом слабости я оказалась в одиночестве, в изоляции; и не было никого, кому я могла бы поведать правду, перед кем могла бы по-настоящему раскрыть душу. Маруна, безусловно, была мне верной подругой, но я никак не могла переложить свою тяжкую ношу на плечи бесправной рабыни. Она прекрасно знала меня и понимала мои чувства, но разговаривать откровенно мы сейчас не могли.

На следующее утро Латин послал гонцов в лагерь троянцев, предлагая перемирие – для отправления необходимых обрядов и похорон погибших. Трупами был завален весь берег реки и ее окрестности на милю в глубь страны.

Дранк входил в число переговорщиков и, вернувшись в Лаврент, сразу назначил мне свидание, рассказав о встрече с троянцами.

– Мы спросили у предводителя троянцев: поскольку он, конечно же, пребывает в мире с мертвыми, то, наверное, позволит нам как полагается похоронить тех, кто, возможно, стали бы его свойственниками? Он ответил сразу же и весьма откровенно: «Вы просите мира для мертвых? А я бы с радостью дал его и живым, если б мог! Зачем нам эта война с вами? Если Турн не намерен уважать договор, заключенный царем Лация, если он так хочет изгнать нас отсюда, то пусть встретится со мной один на один, в честном поединке. Тогда мы вдвоем избавили бы от гибели множество людей!» Ах, жаль, что ты не видела, Лавиния, как он это сказал! Вот это настоящий мужчина! Жаль, что ты еще не видела того, кому обещана.