Андрей Марченко - Хранитель ключа

Но больше никто из людей и из тех, кто некогда ими был в армию не пошли.

Пытались, к примеру, позвать утопленника:

— А ты, Федот, пойдешь с нами?

— Не-ка, не пойду.

— Что боишься за свою шкуру? — пытались взять его на «слабо».

— Я уже мертв. — спокойно ответил Федот. — Потому резону за шкуру бояться нету. Что касательно, бороться за свои права и свободы, то мне известна только одна причина их сдерживающая: а именно моя жена.

— Ну а как же родное болото?

— Я чего думаю… Мое болото никому не надо. Ну а какой смысл защищать то, на что никто не позариться?

— А вдруг придут болото осушать. Добывать, скажем, торф…

— Когда придут — тогда и поговорим. Короче, не хочу идти и все тут!

Хотя гном и кричал если не больше, то громче всех, пошел не в армию, а домой, сославшись на то, что победу он будет ковать в тылу.

Не пошел в бой и Кощей:

— Я, конечно, бессмертный, но с другой стороны чего лишний раз Косую дразнить? Да и далеки мне эти все идеи.

Кащей свистнул. Из леса на поляну выбежал его конь.

— Мы будем бороться с бабизмо-ягизмом! Ну, ничего, придет наше время, сорвем мы с тебя твои барские наряды! — шептал ему в спину гремлин.

Несмотря на возраст, Кащей на слух не жаловался. На чувство юмора — тоже.

— Я бы предпочел, чтоб это сделали они… — улыбнулся он в сторону ведьмочек.

Те захихикали.

Уже держа коня за трензеля, пошутил:

— Эх, я бы порвал тельняшку на груди, но желательно на чужой и желательно на женской…

Ведьмочки засмеялись громче и совершенно откровенно.

Надо ли говорить, что ведьмочки тоже не пошли на войну?

…Неизвестно, как крестьяне узнали о приближении сотни. Может, кто-то живущий на выселках в доме сокрытом кустами был разбужен грохотом копыт…

И пока эскадрон петлял по дороге проложенной намеренно серпантином, вестник рванул тропой тайной, короткой.

Может, тревогу поднял какой-то бортник, удалившийся от деревни по делам своего ремесла. Сложил костер из веток смолистых, еловых бросил туда побольше мха для дыма и ушел, спасаясь от беды, все глубже в лес.

Как бы то ни было, когда сотня появилась ввиду деревни, грянул нестройный залп. Толку с него было вовсе никакого — пули вылетели в белый свет как в копеечку. Некоторые зарылись в землю перед эскадроном, другие пролетели над головами наступающих.

Затем загремели иные выстрелы. Но стреляли уже не залпом, а как придется: кто когда успеет перезарядить винтовку.

Деревня оказывала сопротивление.

Кстати, крестьян можно было понять.

Приходили белые и грабили. Приходили красные — и опять грабили. Появлялись странные люди, без знамен и особых идей и снова грабили, портили баб.

Налетчики понимали, что шанс вернуться в эти края минимален, поэтому грабили бестолково, не оставляя ничего на развод.

Те, кто переживал налеты, сначала дрожали, как осиновый лист, затем, когда беда была далече, сжимали кулаки.

Потом успокаивались, думали: это был последний раз. Должны же они успокоиться когда-то?

Но проходило время, и в деревню приходила новая беда.

Наконец, терпение лопнуло. Из земли были вырыто оружие, которое прятали еще деды-прадеды, вернувшиеся с турецкой войны.

На свет явились винтовки кремниевые, капсульные, мушкетоны, скорее похожие на мортиры. Более поздние, унитарные винтовки: переделочные, систем Ле Фоше, Гра-Копачека, Крнка, именуемые в народе как «Крынка». Были и более новые, разработанные под руководством американского генерала Бердана.

Порох просушили, отлили пули.

Но вот беда: почувствовав в руках оружие, большинству казалось, что они — высотой с горы сильней былинных богатырей. Как-то забывалось, что у нападающих тоже есть оружие, и опыта обращения с ним будет поболее.

Посему, селяне, экономя порох, оружие не пристреляли.

И это только в книгах дубина крестьянской войны побеждала хорошо обученную армию. В реальности налетчики были готовы ко всему. Закаленные в боях и грабежах, они ждали боя постоянно. Бандиты проживали каждый день как последний, но крайний день этот отодвигали, как могли. Отлично понимали, что их никто не будет любить даже за деньги, и поэтому ненавидели всех. Часто от малейшего шума припадали к гривам лошадей, хватались за шашку, карабин. Били, не глядя, на звук, а лишь потом разбирались — что именно их всполошило.

Потому залп в сотне восприняли как сигнал: конники рассыпались лавой и стали гнать лошадей, стремясь быстрей пересечь простреливаемое пространство.

Кто-то из крестьян не выдержал, бросил оружие и бежал. Это было второй ошибкой: бежать бы в леса стоило раньше, когда гонец доставил вести о надвигающейся беде.

Порой, та или иная пуля била в грудь летящей лошади. Та рушилась в траву, всадники кубарем слетали на землю, но не поднимались в пешую атаку, а били из своих карабинов.

И вот, лава врывается в село, влетает в улицы, кони перепрыгивают заборы. Мелькает сталь шашек. Кто-то пытается бежать, подымает руки. Но нет, не будет им пощады.

За несколько минут сопротивление подавлено, деревня взята.

Ее жители были обречены. Их выгнали из домов, лишь немногие селяне успели одеться. Солдаты выгоняли детей из-под лавок, заглядывали в нужники, протыкали штыками скирды сена. Делали это на скорую руку, знали — все равно кто-то уйдет. А если проверять все тщательно, играть с каждым в прятки, то так и до весны не управиться.

Всех согнали в большой сарай на околице. Двери закрыли, поставили часовых. Подогнали одну тачанку, лошадь выпрягли, но пулемет навели на ворота. Сквозь щели сарая крестьяне видели немного.

Рядом с сараем имелась площадка, на которой стоял колодец-журавель. Уж не известно, кто его сделал, из каких таких соображений, да только сделал это так капитально, что можно было поднимать на нем не ведра, а целые бочки с водой.

Когда сотня входила в деревню, то проезжала рядом, и, вероятно, Лехто ее заметил, запомнил.

Отчего именно Лехто? — спрашивали иные бойцы.

Оттого, — отвечали другие, что такая казнь никому в голову не пришла бы.

Казнили троих.

Не ставили к стенке, не расстреливали из винтовок или пулеметов — патроны нынче в дефиците. Не рубили шашками. Не перебрасывали веревку через сук ближайшего дерева.

К казни подошли творчески.

Совсем недалеко от сарая старыми хозяевами деревни был давным-давно выкопан колодец, вокруг него положен сруб. Но вместо привычного ворота имелся сделанный скорей по малороссийской моде журавель.

Кто бы колодец не ставил, делал это на века — балка журавля, была дюйма в три в поперечнике и могла выдержать не то что ведро с водой, а, наверное, и человека.

Собственно, выяснением последнего предположения сотня и занялась. К стороне, где было ведро, привязали веревку потолще и удавку. На другой край навесили жернова. Затем веревкой подтянули свободный конец к земле так, что удавка оказалась на уровне человеческой головы.