Андрей Марченко - Хранитель ключа

Геллер отмахнулся от этого рукой как от несущественного:

— Был случай, меня прижали вот приблизительно так же к реке, только ближе к вечеру и бандиты настоящие. Уже думал: смерть ко мне крадется. Ну а затем сбросил кожух в воду, его понесло течением. Бандиты — давай по нему палить. Пока догнали кожух, пока вытащили его на берег, пока разобрались что их надули — от меня и след простыл. Да и стемнело. Тужурки, конечно, жаль, но оружие я тогда не оставил. А вот помню мы как-то с Гришкой Мышковским…

— Вы знаете товарища Мышковского? — ахнул комиссар.

— Ну да, а как же! Глыба, а не человек. А как он стреляет по-македонски!

— И чем вы с ним занимались? Вероятно, экспроприациями?

Геллер покачал головой:

— Да нет, меня пригласили, дабы найти и устранить одну личность, врага трудового крестьянства. Я был уполномочен Румчерод'ом, а товарищ Мышковский определялся мне в помощь, и, соответственно, как наблюдатель.

Чугункин открыл рот так широко, что чуть не вывихнул челюсть: надо же какой человечище: не просто знал Мышковского, а даже…

Еще через пять минут Геллер уже курил папироски злые солдатские, набитые не то табаком, не то чаем.

Допрос превратился в пересказ Геллером, событий старых, посвежей и совсем новых. Из разговора выходило, что Мышковского, знаменитого экспроприатора и убежденного большевика пленный действительно знает. Аристархов в этом практически не сомневался. Заодно был уверен: за этот год, пока они не виделись, Рихард наверняка обзавелся знакомствами среди анархистов, эсеров. С монархистами, пожалуй, он был знаком ранее.

Однако, Геллер это не уточнял, а Аристархов наводящие вопросы не задавал. Особой выгоды от смерти Геллера тоже не предвиделось.

Да и вообще, комбат в этом разговоре чувствовал себя совершенно лишним. Сказать, будто было нечего: Мышковского он не знал, идеям марксизма он сочувствовал лишь формально, в анкетах. На самом деле коммунистическое учение ему была до фонаря. Равно, как и миллион иных догм и заветов. В этом он был схож с Геллером.

Однако, последний мог беседовать на тему любую, оказывался в центре внимания хоть в великосветском салоне, хоть среди взбудораженных крестьян. Аристархов же терялся часто в кампании даже трех человек.

Краем глаза это заметил Чугункин, и постарался вовлечь в разговор уже зевающего комбата.

— Кстати, а как тут в мое отсутствие вел себя товарищ пленный? — справился комиссар у Аристархова.

— Просил отпустить, — не стал скрывать комбат.

— А в самом деле. — улыбнулся Чугункин. — отчего бы и не отпустить товарища Геллера?

Аристархов неопределенно мотнул головой, дескать, решайте сами.

— Впрочем, может, вы присоединитесь к нам? Рабоче-крестьянской армии нужны квалифицированные командиры.

Геллер улыбался широко, совсем не пытаясь скрыть свою радость: очевидно, что оставаться пленным ему остается немного.

— Нет, спасибо… — ответил Геллер. — У меня имеется совершенно иное задание. К сожалению, не имею права его разглашать…

Чугункин едва не всплеснул руками. Определенно, наш человек, бдительный, умеет хранить секреты. А вот если бы его расстреляли, кто бы выполнил задание Партии?

В том, что Геллер выполняет задание Партии, Чугункин практически не сомневался.

…Прощались довольно тепло.

Пленному не только вернули коня, но выдали сухой паек на три дня. Отсыпали бы и дефицитных патронов, но пулемет Рихарада использовал вовсе редкие, французские…

Когда за Геллером простыл след, Аристархов наконец заговорил:

— Ваш Мышковский — грабитель… Гангстер. И мы отпустили бандита…

— Да полно вам. И Мышковский, и ваш знакомый — наши, благородные революционные разбойники. Те, кто отбирает деньги у богатых… И отдает их партии.

— А как же бедные?

— Ну сами подумайте — что можно отобрать у бедных? Как говорил Маркс: только цепи…

Пролетарию нечего пропивать кроме золотых цепей буржуазии! — подумал Евгений.

Но промолчал…

Если вдуматься, в обезлюдевшей деревне нет ничего странного.

Всякое случается: молодежь тянется в города. Сначала в ближайший, потом побольше. Самые удачливые умирают в столицах. Старики и неудачники доживают век самостоятельно в деревнях.

И наступает день, когда последний, похоронив предпоследнего, умирает в своей постели или падает лицом меж недополотых грядок капусты.

Или вот бывает, положим, живет народ, никто его не трогает. Или почти никто. И соответственно он никого не беспокоит.

Но приходит время, и что-то меняется, появляется на ровном месте. Не то шило в заднице, не то бес в ребро, не то луч из космоса лупит в голову. Или же напротив — в ту же голову бьет иное, довольно приземленное вещество.

И народ срывается с места, закладывает детей и жен, рубит лодки, из домов переселяется в повозки. Идет войной на ничего не подозревающих соседей. Или просто идет… Но оставляет за собой вытоптанную степь. И волей-неволей другим народам надо срываться с насиженного места, уступая проход спонтанным переселенцам.

Была то не первая, увиденная стариком пустая деревня. Попадались ему и более старые, такие, где деревья прорастали прямо в избах, выбрасывали ветки в окна. Там тоже никого не было — жители ушли давно неведомо куда, даже выкопав с местного жальника кости своих предков.

Были и другие, где жители помирали от болезней, эпидемий. Самым странным было село, где все обитатели скончались в один момент: умерли младенцы в люльках, рука, качающая колыбель повисла как плеть. Кто-то заснул вечным сном, запрягая лошадь. Та, так и не запряженная, лежала рядом. Вот, кто-то умер, перекапывая огород, не выпустив лопату из рук.

По улицам той деревни старик прошел почти безбоязненно: что бы их не убило, того уже не было. Но задерживаться в той деревне старик не стал: что случилось раз, может произойти и повторно.

Да и вообще деревня та ему не понравилась — место нехорошее…

Старик стал обживаться: прошелся по домам еще раз, теперь совсем спокойно, проверяя, что и где хозяева оставили.

Оно ведь как бывает: люди все разные, для каждого ценность той или другой вещи — понятие относительное. Кто-то заберет и камень, который вместо гнета при кваске капусты использовался. А кто-то рукой махнет: зачем ту или иную вещь за леса-моря тянуть? Неизвестно еще, чем там заниматься будем.

И заступ найти удалось, и топор… Ведра…

Прошелся старик по огородам, посмотрел, где чего не убрали. Там сельдерей с петрушкой зеленеет. Сям — морковку хозяева начинали дергать, да бросили: мелкая. Вот она в земле и дозревает.

Нашлось даже немного съестного. Но все больше такое, что либо попорчено: горшки с вареньем неизвестной давности, крупа, наполовину с жучками. Яблоки моченые, бочонок с огурцами солеными…