Мервин Пик - Титус Гроун

– Но он еще совсем крошка, всего-то два месяца, – жалобно возразила нянька. – Как он перенесет такое потрясение?

– Ничего, времени терять нельзя, – сказал равнодушно лорд Сепулкрейв, – но, няня, отчего вы-то плачете? Конечно, осень на дворе – листья падают, что слезы. И ветер воет. Но с какой стати вы должны подражать деревьям?

Госпожа Слэгг подняла заплаканные глаза на герцога:

– Ах, как я устала!

– В таком случае, прилягте, – предложил лорд Гроун живо, – я понимаю, вам пришлось проделать немалый путь. И холод такой… Нет, прилягте же!

Разумеется, нянька нисколько не утешилась столь странным предложением. Тем не менее старуха подумала, что прилечь на ковер будет в самом деле неплохо. Положив ребенка рядом, женщина легла на спину и уставилась в потолок. Слезы продолжали катиться по ее щекам. Случайно она потрогала ребенка и ужаснулась – Титус трясся крупной дрожью, по-видимому, замерзнув.

– Постойте, дайте мне взглянуть на парня, – неожиданно потребовал лорд Сепулкрейв, – дайте! Правда ли говорят, что он отвратителен?

Нянька быстро поднялась на ноги и подхватила ребенка в объятия.

– Он не отвратителен, ваше сиятельство, – сказала старуха твердо, – вы же сами это прекрасно видите.

– А вот давайте взглянем! Поднимите-ка его чуть повыше! Ага, вот так… Да он и в самом деле изменился к лучшему, – сказал удовлетворенно аристократ. – Кстати, сколько ему?

– Скоро будет три месяца, – гордо сообщила нянька, – он такой красивый, правда?

– Верно, верно. Вы добрая женщина, как я погляжу! Ну все, я получил, что хотел… Хотел взглянуть на сына и попросить вас уведомить наших домашних о семейном совете. Да, пусть и Прунскваллеры придут. Саурдаста я сам позову. Вам все понятно?

– Да, да, – быстро заговорила нянька, устремляясь к выходу, – разумеется, я все передам им. Боже, как я устала!

– Флей, – окликнул герцог слугу, – отведи няню обратно! Назад можешь не возвращаться. Все равно я уйду к себе часа через четыре. Только приготовь мою постель и проверь масло в лампе на столике у кровати. Все, можешь идти.

Флей, выступивший неожиданно откуда-то из темноты, согласно кивнул и направился вслед за нянькой к выходу. На сей раз нянька позволила камердинеру нести Титуса – видимо, она совсем выбилась из сил.

Стирпайк, слышавший весь разговор, последовал за Флеем, даже не затрудняя себя мерами предосторожности.

Между тем, герцог, взяв подсвечник, направился на антресоль – он давно собирался добраться до одной из полок, куда не заглядывал очень давно. Выбрав приглянувшийся том и сдувая с него на ходу пыль, лорд Сепулкрейв направился вниз по лестнице, даже не глядя себе под ноги.

Устроившись в своем любимом кресле, аристократ уронил голову на грудь. Он все еще держал книгу в руке, но понял, что читать внимательно вряд ли уже сможет. Взглянув в сторону, лорд Гроун неожиданно заметил забытые еловые шишки.

И тут его охватил гнев – в самом деле, вел себя, словно расшалившийся ребенок! Что скажет нянька, что подумал Флей? Не говоря уже о том, что ребенок на шишки почти не обратил внимания.

Герцог задумался – как странно, что иногда даже во взрослых людях просыпается частичка ребячества. Видимо, детство не проходит бесследно. Лорда Сепулкрейва обозлили не столько шишки, сколько факт, что мысль собрать их вообще могла прийти ему в голову. Он сердито швырнул ни в чем не повинную книжку на стол, но через секунду, опомнившись, бережно подобрал ее. В конце концов, ничего трагичного не случилось. Во-первых, у него родился сын. Сын – наследник, будущая надежда и опора. Он произнесет положенную речь, напомнит, кто есть кто в Горменгасте. И потом, думал Гроун, никто же не заставляет его отказаться от уединенного образа жизни. И вообще, он сделал даже больше, чем ожидал от себя. Теперь нужно только устроить завтрак, по возможности наиболее торжественный, со всеми там атрибутами… Пить за будущее – пить за Титуса, и наоборот. Вот так.

Лорд Сепулкрейв раскрыл книгу, но в следующий момент с треском захлопнул ее. Какое тут чтение, когда на носу торжество!..

Кида вернулась в свой квартал в хмурый, дождливый день. Чахлые деревца ежились под дождем, с узловатых веток в набухшую от влаги пыль летели все новые капли. Ветер дул с запада, наполняя воздух запахами Дремучего леса. Ветер сумасшедше гонял по небу рваные серые тучи. Где-то далеко робко пряталось солнце, и Кида молча смотрела на небо – выглянет ли светило сегодня или нет?

Уныние предместья было привычно молодой женщине. Ей показалось, что она вообще не жила в Горменгасте, словно она никогда не была кормилицей Титуса, а ей это приснилось. Странно, что черно-серые тона квартала резчиков по дереву были ей ближе и роднее, чем многоцветие убранства замка. Это многоцветие даже порой угнетало ее, хотя в этом Кида стыдилась признаться себе самой.

– Я свободна, – пробормотала молодая женщина, протягивая руки вперед, – и я снова дома. До-ма. Сно-ва, – несколько раз повторила она, чтобы почувствовать, что она действительно дома. Но куда теперь? Где ее друзья детства? Во всем квартале не было человека, к которому можно было бы сейчас пойти и кто не стал бы задавать ей лишних вопросов.

И вдруг Кида ужаснулась – она же забыла о тех двоих мужчинах, хотя ради одного из них она, собственно, и вернулась.

Неожиданно для самой себя молодая женщина испытала два чувства одновременно: жуткий страх и безумную радость. Страх от того, что она вновь вернулась в это по сути проклятое место, где люди умирали, как мухи, где смерть не пощадила не только ее мужа, но и младенца-сына. С другой стороны, Кида поняла, что назад дороги нет, что она больше не пойдет в замок, в котором все было чужое, где многие придворные с нескрываемым подозрением смотрели на нее. В Горменгасте мог свободно жить лишь человек, привыкший к тому стилю жизни, прикипевший к нему душой.

Женщина пошевелилась и тут же опомнилась: что это она встала посреди дороги? Нужно хоть до улицы дойти. И Кида направилась вперед, обходя пустые столы для трапезы и стоящие как попало скамьи с блестевшими на них лужицами дождевой воды.

Удивительно, но на улицах предместья не было ни одной живой души. От глинобитных стен мазанок веяло унынием и пессимизмом, редкие подслеповатые оконца были тщательно завешены изнутри. Кида еще раз порадовалась давнему обычаю, установившему в общине резчиков по дереву с незапамятных времен – с заходом солнца зажигать подвешенные у каждого входа масляные лампы. Если бы не эти лампы, можно вообще было бы сломать ногу, а то и шею, в одной из глубоких колдобин, в изобилие усеявших улицы и переулки.

Молодой женщине пришлось миновать несколько улиц, прежде чем она повстречала первую живую душу. Крохотная собачонка на коротких кривых лапках, из породы, называемой в народе «шавками», побежала следом за ней, Животное явно не знало, как себя вести. С одной стороны, собаке вроде бы полагалось залаять на непрошеную гостью, но с другой – домашним животным всегда неприятно оставаться в одиночестве. Кида улыбнулась, глядя на песика. В детстве она, как и ее сверстники, терпеть не могла вездесущих дворняжек – недостаток роста компенсировался в них чрезмерной злобностью, от которой дети и страдали. Вместе с друзьями Кида порой закидывала шавок камнями или свернутыми из лопухов кульками, наполненными обыкновенной дорожной пылью. Но сейчас ей стало жалко собаку – в конце концов, дворняжка тоже чувствует себя одинокой. Ее тоже оставили одну среди различных жизненных невзгод. Внезапно собака остановилась и, присев, почесала задней лапой ухо. На ее морде была написана почти что человеческая растерянность, Киде даже стало смешно. Странно, что она никогда не обращала внимания на собачьи морды – оказывается, на них тоже отражаются эмоции. Как необычно, подумала молодая женщина, как необычно смешалось все в этом мире – красота, уродство, богатство, бедность, жизнь и смерть. И эта вот косолапая дворняжка грязно-желтого цвета…