Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц

Бредли нахмурился, вешать благородных людей не принято, но кивнул и сказал ровным голосом:

— Все сделаем. Думаю, мы уже погасили пожар. Это поле… отрезвит любого.

На землю давно пала ночная тень, на небе серебрятся звезды, вдали на стенах мятежной крепости видны оранжевые огоньки факелов, а здесь вдоль поля брани полыхает множество костров, вокруг которых воины разогревают или готовят еду заново.

В поле над телами убитых начал сгущаться туман. Я с трудом поднялся, что-то почудилось там странное. Старый воин, что поил меня горячей похлебкой, поддержал меня, но я покачал головой.

— Отдыхайте…

Они остались у костра, ноги мои подрагивают от усталости, но я заставил их нести меня между трупов к волнам поднимающегося тумана, что медленно накрывает тела павших.

Когда входишь в туман, он уже не кажется таким густым, как издали, однако странное и тревожное чувство, когда оказываешься в этом странном мире, не приспособленном для жизни.

По нему, как по морю, то и дело проходят неспешные волны, он то сгущается, то становится совсем прозрачным, но по мне снова прошла предательская дрожь, а зубы застучали.

Если не обманывают глаза, то в клубах тумана впереди над трупом молодого воина склонился настоящий призрак. При желании его можно принять за сгусток земных испарений, однако очертания фигуры достаточно отчетливые.

Я ухватился за крест на груди, с трудом выговорил дрожащим голосом:

— Отойди, упырь… Не тронь христианскую душу. И тело не тронь!

Призрак поднял голову, лицо полупрозрачное, но заметно, что это немолодой мужчина с суровым лицом и упрямо выдвинутым подбородком.

Я похолодел: в его груди зияет жуткая широкая рана. К счастью, ниже пояса туман истончается, призрак просто висит в воздухе, и не вижу, насколько он изувечен еще.

— Я не упырь, — донесся безжизненный голос. — Я его отец…

— Ох, — сказал я, — прости, я сожалею…

Он ответил бесцветным, как он сам, голосом:

— Это наша судьба… сражаться и умирать в битвах…

— Увы, не повезло, — сказал я с неловкостью, не зная, что сказать. — Я опоздал.

— Да, — ответил призрак. — Если бы он не умер сразу, ты бы его спас, а?.. Я видел, ты отдавал свою жизнь одинаково всем, кто только что сражался друг с другом…

— Ну, — пробормотал я, — после битвы они все только люди. И спасать нужно всех.

Он сказал тем же ровным, безжизненным голосом:

— Спасибо… Но сейчас я хочу забрать его с собой… Давай, сынок, проснись от вечного сна… Поднимайся, поднимайся!

Я спросил достаточно глупо:

— А… куда?..

Он ответил отстраненно, занятый павшим:

— Он может остаться здесь гнить годами… а потом скитаться неприкаянным призраком… может найти убежище в своих костях… и тогда злобные некроманты получат возможность поднять его и послать творить злые дела…

Я сказал торопливо:

— Да-да, это будет не весьма… Я могу помочь?

— Не держитесь за крест, — попросил призрак.

— Хорошо, хорошо…

Его призрачные руки вошли в мертвое тело по самые локти, лицо стало сосредоточенным, он уже не говорил, а шептал, то повышая голос, то понижая так, что я видел только шевелящиеся губы.

Я стоял, как столб, не зная, уйти ли, чтобы не мешать, или же быть наготове — вдруг чем смогу помочь. Призрак дважды поднимался, вскидывал руки к небу и снова становился на колени.

Наконец, когда я дернулся уже уходить, из тела мертвого воина медленно начала подниматься светлая тень, меньше по размерам, тот же сгусток тумана, только оформленный в человеческую фигуру.

Призрачный отец распахнул объятия. Призрак сына медленно подплыл по воздуху. Отец обнял и, повернув голову ко мне, сказал тем же бесцветным голосом, но я уловил в нем радость:

— Все… я его забираю…

Я пробормотал:

— В добрый… гм… путь…

Они удалились, отец тащил сына с собой, тот явно еще не умеет общаться и даже двигаться, а я смотрел вслед, пока не слились с туманом, затем повернулся и пошел обратно к кострам, их пламя виднеется, как багровые угольки.

Переговоры с мятежниками затянулись. Всех захваченных в бою лордов и простых хозяев земель, знатных или незнатных, я велел повесить вдоль дороги, ведущей к границе с Вендовером, там раскидистые дубы с крепкими ветвями. Со стен видели эти страшные желуди, поднялся плач, многие раздирали на себе одежды, две или три фигуры, как мне передали, даже бросились вниз на камни, не желая пережить повешенных родственников.

Крепости, однако, закрылись намертво, а со стен кричали, что предпочитают погибнуть в бою, чем украшать вот так собой деревья вдоль дорог.

Посредником в переговорах выступила церковь, возглавил группу епископ Конифундий, ученый и сведущий богослов, но, как мне показалось, не очень разбирающийся в политике.

В конце концов я сделал вид, что взбешен и выхожу из себя, закричал озлобленно:

— Тогда вот мое последнее слово: они складывают оружие, зачинщики отправляются в мою тюрьму!.. Да, ваше преосвященство, я обещаю им жизнь.

Он посмотрел на меня очень серьезно и встревоженно.

— Меня предупреждали, — сказал он осторожно, — что вы всегда умеете повернуть так, что в любом случае получается по-вашему. Да, вы можете оставить им жизнь, ведь с выжженными глазами, вырванным языком и отрубленными руками… тоже жизнь?

Я сказал в сердцах:

— Ваше преосвященство, вы чересчур подозрительны. Я обещаю, что в тюрьме с ними будут обращаться достойно…

— Достойно, — спросил он, — это как?

Я сказал сквозь зубы:

— Вы будете иметь возможность посещать их в тюрьме, чтобы посмотреть, в каких условиях их будут содержать. Это во-первых.

— А во вторых?

— Во-вторых, — сказал я надменно, — обещаю им свободу. Не сразу, и вообще не называю сроки, заметьте! Но как только увижу, что страна успокоилась, для мятежников откроются ворота тюрем.

Он спросил осторожно:

— Могу я поинтересоваться… о каких периодах времени вы говорите?

— Будьте спокойны, — заверил я, — до старости держать не стану. Если вы читали мою Великую Хартию прав…

Он медленно наклонил голову.

— Читал.

— И как?

Он ответил со вздохом:

— Если бы не разговоры, что вас ведет дьявол, то я бы сказал, что ничего более христианского я не читал… после Библии и работ отцов церкви.

— Спасибо, — сказал я. — Так вот, святой отец, вы же умный человек и понимаете, что лет через пять, а то и раньше, люди привыкнут к тому, что они свободные, и чувство достоинства будет не только у рыцаря, но появится и у простого кузнеца, если он, конечно, достойный человек. И тогда все эти мятежники, выпущенные на свободу, уже не смогут поднять мятеж, потому что за ними никто больше не пойдет так слепо и глупо, как пошли крестьяне сейчас.