Элеонора Раткевич - Волчья сила

Дождь словно сеялся сквозь мелкое сито – не дождь даже, а мерзкая хмарь, от которой не спасает толком ни самый плотный плащ, ни огонь в камине. Серая, беспросветная, бессмысленная. Такая же бессмысленная, как здешние леса и болота. Как местные жители, погрязшие в своей непрошибаемой тупости. Если бы Экарду был нужен символ, выражающий все убожество этого края, он бы не затруднился с ответом: конечно, серая пакость, которую здесь именуют дождем.

Экард не удержался и глянул в окно еще раз, будто надеясь в глубине души, что вид, перечеркнутый крестом оконного переплета, каким-то чудом внезапно изменится. Разумеется, не изменилось ничего. Студенистое оплюхлое небо, как и прежде, низко нависало над домами; дождь и не думал прекращаться. Во что он превратит проселочные дороги, Экард старался не думать. Сплошной кисель из грязи, непроезжее месиво.

Кисель Экард дей Гретте ненавидел с детства. А еще больше он ненавидел сказки про молочные реки и кисельные берега. Вот они, кисельные берега – полюбуйтесь, дармоеды! Ни пройти, ни проехать. И быдло здешнее точь-в-точь под стать ландшафту. Ничем их не проймешь. «Истинное просвещение – клинок, рассекающий косность разума». Интересно, кто-нибудь пробовал рассекать клинком кисель?

Экард раздраженно поморщился и отвернулся от окна.

– Вы закончили перевод, Дейген? – нетерпеливо спросил он.

– Так точно, господин комендант, – ответил тот.

Глаза у переводчика были усталые, с припухшими веками, и Экард поневоле смягчился. Разумеется, Дейген не подлинный эгер, а всего лишь полукровка, но истинно эгерийской педантичности и исполнительности ему не занимать. Нет, но какая разница, какая невероятная разница между ним и прочими туземцами! До войны Дейген был учителем. Преподавал он математику, физику и, разумеется, эгери. Родным языком своего отца-эгера Дейген владел блестяще. В его речи не было и следов акцента – чистейший столичный выговор, четкий и безупречный. Да не знай Экард, с кем разговаривает, сорок бы раз поклялся, что Дейген – его соотечественник, а никак уж не местный уроженец. А вдобавок – что образование Дейген получил наверняка в Высшей Школе, ну, или в каком-нибудь другом элитном учебном заведении, и притом закончил его с отличием. В познаниях Дейгена усомниться было невозможно, как и в его исполнительности. И что же, разве это принесло хоть какие-то плоды? Ничего подобного. За годы работы Дейген так и не сумел вдолбить в тупые головы туземцев хотя бы самые начатки эгери. Да и кто бы смог на его месте? Экард вот уже полгода как комендант, но часто ли он видел туземца, способного усвоить простейшие приказы на эгери: «стоять!», «предъявить вид на жительство!», «разойтись!»? Тупое стадо. Дейген зря потратил на них силы. И теперь тратит. Будь эти безмозглые скоты хоть немного поумнее, комендатура не нуждалась бы в переводчике. Это из-за их тупости у бедняги такие темные круги под глазами. Ну еще бы! Как пленного допрашивать – так без Дейгена не обойтись, как очередной приказ коменданта довести до местного населения – так снова Дейгену работа. Он тоже жертва безмозглости туземцев. Нет, определенно надо быть с ним помягче.

– Господин комендант желает проверить? – произнес Дейген, пододвигая исписанные листы к Экарду.

– Нет, – сухо произнес Экард и поморщился. – Я вам полностью доверяю.

Все-таки нельзя забывать, что Дейген не настоящий эгер. При всей своей образованности он иногда бывает потрясающе несообразительным. Ну как может Экард проверить перевод, если не знает туземного наречия? И уж тем более он не разбирается в этих мерзких закорючках, которыми туземцы записывают свою невнятицу!

И все же злость на какого-то жалкого переводчика недостойна истинного эгера. Экард устыдился ее и постарался совладать с собой. Его пальцы машинально погладили свисающую с шеи на серебряной цепочке серебряную волчью голову. Это всегда помогало ему справиться с раздражением.

– Благодарю, господин комендант.

– Не за что, Дейген. Перепишите этот приказ в двадцати экземплярах.

На самом деле и десяти хватило бы – но туземцы вечно срывают или замазывают какой-нибудь пакостью объявления комендатуры, так что лучше заранее озаботиться и приготовить запасные листки с приказами.

Пальцы Экарда вновь прошлись по черненому серебру.

– Господин дей Гретте… разрешите спросить?

– Да, Дейген? – невольно заинтересовался Экард.

Переводчик не обращался к нему с вопросами. Да и о чем туземец, пусть даже и полукровка, может спрашивать коменданта? О том, долго ли ему еще сегодня торчать здесь? Таких вопросов Дейген не задавал. Он был исполнительным и добросовестным. О том, нравится ли господину коменданту здешний климат? Вздор. Так о чем же ему вдруг вздумалось спрашивать?

– Вот ваше подразделение называется «Волчья сила»… и у вас на офицерском перстне волчья голова вырезана, и на цепочке… это ведь Вечный Волк, правда?

– Верно, – кивнул Экард несколько настороженно.

Подобного вопроса он не ожидал.

– Но я читал труды господина Торде… и Олмерка тоже…

То, что полукровка из варварской глуши, оказывается, читал работы Просветителей, было трогательно. Наверное, даже умилительно. И все же Экард был насторожен.

– К чему вы клоните, Дейген? – спросил он отрывисто и почти резко.

– Но ведь господа Торде и Олмерк учат, что никакого Вечного Волка не было. Что все это… ну – легенды… суеверия, затмевающие свет разума… – нерешительно произнес переводчик. – Что они только препятствуют познанию истины… и никакой такой волчьей силы не было… но как же тогда… – Он замялся и выразительно взглянул на серебряную волчью голову.

– Ах, вот вы о чем! – Экарду стало смешно.

Всю его настороженность словно рукой сняло. Ну конечно – откуда Дейгену знать о самых простых вещах! И все же как он старается понять. Познать то, что любому эгеру известно с младых ногтей. Такое стремление непременно надо поощрить.

– Видите ли, Дейген, это все и в самом деле только легенды. То есть ветхий хлам, недостойный того, чтобы в просвещенном цивилизованном обществе кто-то принимал его всерьез. Вы ведь это и сами понимаете, Дейген.

– Да, господин дей Гретте.

– Этому хламу не место в нашей жизни! – Экард спохватился было, что словом «нашей» он как бы присоединяет переводчика к себе, офицеру, военному коменданту и настоящему эгеру – но усердие надо поощрять, так что он вправе проявить великодушие. – Это пережитки прошлого, а прошлое следует отринуть! Но истинно просвещенный разум не пренебрегает ничем! – вдохновение охватило Экарда, и он чуть наклонился к переводчику; серебряная волчья голова закачалась на цепочке.