Ночная Всадница - Дочь Волдеморта

— Так, мне это надоело! — попыталась взять себя в руки Гермиона. — Пошли! — и она уверенно захлюпала по воде к загадочному коридору. — Нужно только найти, кто поет, и уж я вытрясу…

— Без улыбки, без надежды, без мечты — мечта мертва. В ярко–траурных одеждах, сквозь туман за облака…

За спиной Гермионы раздался громкий плеск, не такой, как тот, что слышался раньше, пока они с Робби просто шли по воде, — казалось, будто кто‑то остановился и стал прыгать на месте, громко расплескивая фонтаны брызг.

— Люмос! — выкрикнула женщина, резко оборачиваясь.

Это был Робби. Он больше не шел за ней, а бешено прыгал, высоко подскакивая вверх и с силой ударяя ногами по воде, которой стало больше. В свете заклинания он перестал скакать и посмотрел на Гермиону со странной улыбкой, напоминающей гримасу маггловского клоуна из цирка или фильма ужасов. А потом расхохотался. Протяжным, визгливым смехом — неестественно громким и нечеловеческим, будто целая стая обезьян в молчаливых джунглях.

А потом Робби сорвался с места и побежал от Гермионы обратно в холл, петляя по воде, размахивая руками и надрывно заливаясь обезьяньим визгливым хохотом.

Застывшая женщина почувствовала ужас.

— Осторожно: белый саван для тебя уже готов, стол накрыт, отглажен траур и стоит лиловый гроб. Побежали через вечность, соревнуясь за покой? Там, в тумане, бесконечность: только память, только боль…

Хохот Робби и плеск воды не заглушили пения странной девушки, зато свет вдали моргнул и стал чуть слабее. У Гермионы бешено колотилось сердце, а в глазах стояли слезы беспомощности, обиды и страха.

— Что ты стала, моя детка? Не горят уже глаза? Зацвела сирени ветка, виноградная лоза.

Превозмогая растерянность и ужас, Гермиона быстро пошла на звуки этого голоса, хлюпая по воде и сильно сжимая шершавую палочку. Позади всё молчало.

Или стоило догнать Робби? Это ведь точно не он. Поймать и заставить говорить. Что происходит, где…

— И ступая через трупы, забывая обо всем, погоди еще минуту — скоро вместе мы споем.

Стало светлее — впереди показался огромный зал бывшего ресторана. Вода, стоявшая здесь по щиколотки, была красноватой от крови — в ней плавали, лицами вниз, несколько разодранных чьими‑то когтями трупов. Вдоль стен комнаты, на высоте в два человеческих роста, пылали свечи в массивных железных канделябрах. В воздухе пахло серой и болотом.

На небольшой сцене, где раньше по вечерам играл оркестр, в ярком пятне синеватого света стояла высокая золотая арфа. За ней, спиной к Гермионе, сидела и пела девушка. Сейчас было видно только белое, отдающее голубизной платье, неестественно бледную кожу открытых плеч и тонких рук, влажные светлые волосы, густые и длинные, ниспадающие по плечам девушки прямо в воду на полу. Теперь Гермиона поняла, что жидкость льется именно из основания арфы и по ступеням сцены каскадом стекает вниз.

— Посмотри кругом: отдали, словно агнца, на алтарь. Посмотри кругом — остались только ты, вода и сталь. Осторожно, в этом море — омут слез, трясина, ночь. Из нее уходят тени: только прочь!

Девушка за арфой резко умолкла на последних словах и перестала перебирать струны, издававшие мелодичные, но потусторонние, похожие на протяжные стоны звуки. Стало неестественно гулко–тихо, только плеск текущей воды и отдаленное мурлыканье наевшихся мантикор будоражили тяжелое, удушающее безмолвие.

— Что здесь?.. — начала было Гермиона, вскидывая палочку, и похолодела, — если, конечно, можно было похолодеть еще больше.

В ее правой руке, вместо волшебной палочки из виноградной лозы, ее родной и надежной волшебной палочки, была зажата ветка белой сирени на длинной, косо обломанной ножке.

— Зацвела сирени ветка, виноградная лоза, — уже совсем другим голосом повторила девушка со сцены. Теперь это был не призрачно–заунывный, тягучий напев, но ядовитые, сказанные свысока, сочащиеся превосходством и язвительностью слова.

Гермиона уронила сирень в алую воду и отступила на шаг. Голубоватый свет падал так, что лица поднявшейся из‑за арфы девушки не было видно: только белое платье с мокрым подолом и длинные, будто высыхавшие после купания белокурые волосы, локонами лежащие на воде, расплывающиеся вокруг девушки змейками завитков. На ее белом платье выделялись яркие алые брызги и темно–кровавое пятно на ткани там, где опущенная левая рука соприкасается с юбкой.

Что‑то в этом образе, с голубоватым мерцающим светом, струящейся водой и запахом тины, напоминало шекспировскую Офелию, восставшую из озера, чтобы отыскать своего Гамлета.

Девушка сделала несколько шагов вперед, опускаясь вниз по округлым ступенькам сцены, и застывшая Гермиона заметила, что она босая.

— Капли градом по туману, — опять заговорила Офелия. Она больше не пела, но говорила ритмичным, приглушенным голосом, будто стегала воздух невидимым хлыстом, — кап–кап–кап: и тишина! Искупление в награду: твоя жизнь мне отдана!

Офелия рывком вывела из‑за спины правую руку, которую до того не показывала, — и в ней блеснул стальной серп. Пламя свечей сверкнуло на нем, бросая на будто бы светящуюся серебристо–голубым девушку неясные блики.

Гермиона попятилась.

Между ней и напоминающей утопленницу Офелией с серпом, в смешанной с кровью воде медленно тонула белая ветка сирени…

— Ты узнала свою тетю, Кадмина? — спросила Офелия, подаваясь вперед.

Отблеск свечей упал на ее лицо, и Гермиона поперхнулась.

Бледная до синевы, с нереально длинными волосами, в этом мокром, окровавленном платье перед ней стояла Нарцисса Малфой. Только на ее лице не было того высокомерного спокойствия и холодности, столь ей присущих. Оно сейчас было совсем другим. Губы тронуты ласково–угрожающей улыбкой, глаза блестят, брови немного сведены к переносице, а на щеках — глубокие ямочки.

И стальной серп в руках. И кровь на белом льняном платье.

Она улыбалась той самой улыбкой, которую всё еще не может забыть Северус Снейп. Она улыбалась той самой улыбкой, которую Гермиона видела когда‑то в воспоминании. Она улыбалась той самой улыбкой, с которой задушила свою новорожденную дочь.

Она молчала и улыбалась Гермионе, поднеся к лицу отражающий блики свечей стальной серп со следами крови.

— Раз: и тишина. Жертва — отдана, — зловеще сказала Нарцисса, склоняя голову набок. — Холодно одной? Впереди — покой. Уходить — нельзя. Я — твоя семья. Отпою, поверь. Кто же ты теперь?

— Чт–т‑то п–происходит? — заикаясь, пробормотала Гермиона.

— Очень маленькая расплата, — уже не стихами сказала Нарцисса Малфой, не шевелясь и не отрывая от Гермионы мерцающего в тусклом свете взгляда. — Слишком маленькая.