Рик Янси - Ученик монстролога

— Где свидетель? — спросил он.

Во дворе мы остановились, чтобы отдышаться от удушливого запаха смерти, а констебль заново набил трубку. Лицо его пылало, а пальцы, в которых он держал спичку, дрожали.

— Должен признаться, Уортроп, все это не укладывается в рамки моего жизненного опыта.

Взгляд его застыл на выгравированной над дверью надписью: «Господь — пастырь мой». Казалось, его это не успокоило. Скорее, потрясло еще больше, глубоко задев религиозные чувства. Будучи городским констеблем, он был свидетелем негуманного обращения человека с человеком, свидетелем жестокости и превратностей судьбы, от несчастных случаев до намеренного нанесения увечий, от простого воровства до злонамеренных побоев. Но даже все это, вместе взятое, не подготовило его к тому, что он увидел здесь. К тому, что человек — вершина творения — может быть просто добычей. Кормом. Для существ низшего порядка — таких, какие снились мне накануне.

Антропофаги самим фактом своего существования высмеивали высокие порывы и возвышенные стремления, и это не укладывалось в голове констебля со всем его опытом, не могло ужиться с его чуткой натурой.

— Свидетель в церкви, — сказал он. — Сюда, пожалуйста.

Мы пошли за ним следом по гравиевой дорожке к церквушке на холме. Внизу вилась дорога к Старому кладбищу. У входа стоял еще один охранник. Он пропустил нас без слов.

Внутри было холодно и темно. Утренний свет струился косыми лучами сквозь витражи, вспыхивая то синим, то зеленоватым лучом в пыльном воздухе. Наши шаги разносились эхом под сводами. Две ссутулившиеся фигуры сидели на передней скамье. При нашем приближении одна из них поднялась — это оказался еще один охранник с винтовкой в руках. Другая фигура не двигалась, даже не подняла головы.

Констебль тихо сказал человеку с винтовкой, что скоро прибудет катафалк и надо подождать его снаружи, чтобы помочь погрузить тела. Охранник явно был не очень рад такому поручению, однако лишь коротко кивнул головой и вышел. Шаги его стихли. Мы остались наедине со свидетелем. Он сидел, сжавшись в комок, на краешке скамьи, со сложенными на груди руками, придерживающими плед, который был накинут на голое тело. Это был всего лишь мальчик лет пятнадцати-шестнадцати, как мне показалось. У него были темные волосы и ярко-синие глаза, выглядевшие огромными на худом лице. Хотя он и сидел, я понял, что он высокий для своего возраста; его ноги были вытянуты далеко вперед.

— Малакки, — ласково обратился к нему констебль, — Малакки, это Доктор Уортроп. Он здесь, чтобы… — Констебль запнулся, не зная, что бы такое придумать. — …чтобы помочь тебе.

Прошла минута. Малакки ничего не говорил. Его пухлые губы беззвучно шевелились, а глаза вперились, словно у восточного волхва, в пространство за пределами земной реальности, как будто он видел нечто по ту сторону.

— Я не ранен, — сказал он наконец тихим шепотом.

— Уортроп не совсем обычный доктор, — сказал констебль.

— Я — ученый, — сказал Уортроп.

Малакки рассеянно перевел свои невероятно синие глаза в сторону, и его блуждающий немигающий взгляд застыл на моем лице. Я заерзал; смотреть Малакки в глаза было невыносимо.

— Кто ты? — спросил он.

— Это Уилл Генри, — сказал Доктор. — Он — мой ассистент.

Малакки продолжал смотреть на меня невидящим взглядом. Это было совершенно ясно — он смотрел как бы сквозь меня на то, что мог видеть только он один. Не знаю, как восприняли это другие; мне было совершенно ясно, что его психика не выдержала пережитого шока, хотя физически он и не пострадал от нападения — и, кстати, как такое могло случиться?

Доктор опустился перед ним на одно колено. Мальчик не обратил внимания; его взгляд был по-прежнему устремлен на меня, и даже ресницы не дрогнули, когда Доктор положил руку ему на ногу. Уортроп тихо позвал его по имени, слегка надавив на ногу, словно призывал его вернуться обратно из недостижимого далека.

— Малакки, ты можешь рассказать мне, что случилось?

И снова его губы беззвучно шевельнулись, не издав ни звука. Мне было неловко под его взглядом, но я не мог отвести глаза.

— Малакки! — снова позвал доктор, теперь слегка тряхнув его за ногу. — Я не смогу помочь тебе, пока ты не скажешь…

— Разве вы не были там? — крикнул Малакки. — Разве вы не видели?!

— Да, Малакки, — ответил Доктор, — я все видел.

— Тогда зачем вы меня спрашиваете?

— Потому что мне надо знать, что видел ты.

— Что я видел.

Глаза его, огромные, синие и бездонные, не выпускали меня из-под своего гипноза. Он отвечал Доктору, но говорил со мной:

— Я видел, как открылись двери ада и извергли из себя порождения Сатаны. Вот что я видел!

— Малакки, существа, убившие твою семью, — это не сверхъестественные чудовища. Это хищники, у них земное происхождение, они реальны, как волки, как львы. А мы, к сожалению, их добыча.

Даже если он и слышал Доктора, он не подал виду. Даже если понимал его, он никак это не выразил. Несмотря на то что он был закутан в плед, его била крупная дрожь. Но вот его губы приоткрылись, и теперь он спросил меня:

— А ты видел?

Я колебался. Доктор жарко прошептал мне на ухо: «Отвечай, Уилл Генри!»

— Да, — выпалил я, — я видел.

— Я не ранен, — повторил Малакки. Теперь он говорил это именно мне, словно боялся, что я не расслышал его раньше. — На мне нет ни царапины.

— Поразительный и невероятно удачный исход твоего сурового испытания, — заметил Доктор.

Его слова снова не встретили ответа. Недовольно фыркнув, Уортроп подал мне знак подойти к Малакки поближе. Похоже, тот готов был говорить, но только со мной.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Двенадцать.

— Как моей сестре. Элизабет. Сара, Майкл, Мэтью и Элизабет. Я старший. У тебя есть братья или сестры, Уилл Генри?

— Нет.

— Уилл Генри сирота, — сказал Доктор Уортроп.

— Как это случилось? — спросил Малакки у меня.

— Был пожар, — сказал я.

— Ты был там?

— Да.

— И что?

— Я убежал.

— Я тоже убежал.

Выражение его лица не изменилось, взгляд оставался пустым, но слеза скатилась по его впалой щеке.

— Как ты думаешь, Господь простит нас, Уилл Генри?

— Я… Я не знаю, — ответил я честно. Мне было всего двенадцать, и я не разбирался в тонкостях теологии.

— Так всегда говорил отец, — прошептал Малакки. — Если мы раскаемся. Если будем молить о прощении.

Его взгляд переместился на распятие за моей спиной.

— Я молюсь. Я прошу простить меня. Но не слышу ответа. Я ничего не чувствую!

— Самосохранение — твоя первейшая обязанность и неотъемлемое право, Малакки, — сказал Доктор несколько раздраженно. — С тебя не спросится за использование этого права.

— Нет-нет, — пробормотал констебль Морган. — Вы не понимаете, о чем он, Уортроп.