Рик Янси - Ученик монстролога

— Псалом двадцать три, — предложил Малакки.

— Недостаточно часов, — возразил Морган.

— Может, военное время?

Кернс поставил часы на 8:23. На этот раз они вместе с Малакки, который, казалось, заразился возбуждением Кернса, надавили на часы, но огромная плита не шелохнулась.

— От Иоанна 3:16, - предположил Малакки.

Безрезультатно. Уортроп хмыкнул с отвращением.

— Пеллинор! — позвал Кернс. — В каком году родился твой отец?

Доктор отмахнулся от него. Кернс снова принялся вглядываться в часы, поглаживая усы.

— Возможно, год рождения Пеллинора?

— Или его жены, или его годовщина, или вообще любая комбинация, — раздраженно пропыхтел констебль. — Это безнадежно.

— Час ведьм, — раздался позади нас голос Уортропа. Я заметил печаль в его глазах — приятие неприемлемого, признание неизбежного. Сделанный вывод.

— Час ведьм приближается, — сказал Уортроп. — «Колокол звонит, Час ведьм приближается, и сам Христос подвергается насмешкам…» Это цитата из дневника моего отца.

— Полночь? — спросил Кернс. — Но мы это уже пробовали.

— Час ведьм — на час позже. Час ночи.

Кернс колебался, но, пожав плечами, перевел стрелки на час ночи. Но стена снова не поддалась, даже когда мы все навалились на нее.

— Скажи-ка еще раз, как там у него написано? — спросил Кернс. — «Тот час, когда сам Христос подвергается насмешкам»?

— После суда над ним насмехались римские солдаты, — сказал Малакки.

— Во сколько это было?

Малакки покачал головой:

— В Библии ничего об этом не говорится.

Уортроп задумался на мгновение, сосредоточив все свои силы на решении загадки.

— Не римские солдаты, — сказал он медленно, — а ведьмы. Час ведьм — три часа ночи, в осмеянии Троицы и искажении часа Его смерти. — Он глубоко вздохнул и решительно кивнул: — Три часа, Кернс. Я уверен в этом.

Кернс установил стрелки на три часа, механизм внутри мягко щелкнул, и, прежде чем Кернс или кто-нибудь другой успел попробовать, Уортроп сам навалился на плиту. С гулким скрежетом потайная дверь отъехала внутрь, образовав с одной стороны проход, через который могли одновременно пройти два человека. Из темной расщелины не доносилось ни звука, только повеяло запахом разложения и гнилых фруктов, который мне, к сожалению, стал уже хорошо знаком. То, что было за мраморной дверью, было черным и глухим, как могила, и пахло смертью.

— Отлично! — радостно воскликнул Кернс. — Может, нам кинуть монетку, кто пойдет первым?

Малакки выдернул лампу у меня из рук.

— Я пойду, — заявил он хмуро. — Это моя работа; я заслужил ее.

Кернс выдернул лампу из рук Малакки:

— Это моя работа; мне за нее платят.

Уортроп выдернул лампу из рук Кернса:

— А я — наследник.

Он посмотрел на Моргана, тот понял его взгляд по-своему:

— Я присмотрю за Уиллом Генри.

Прежде чем Малакки или Кернс опомнились, Уортроп нырнул в проем. Свет лампы стал меркнуть и вот совсем пропал. Несколько невыносимо долгих минут мы ждали, не говоря ни слова, напрягая слух в надежде услышать хоть какой-нибудь звук из непроницаемой тьмы за потайной дверью. Наконец, мы вновь увидели свет лампы и прямую тень Доктора, а потом и его самого. Я никогда еще не видел его таким изнуренным.

— Ну что, Уортроп, что вы там нашли? — нетерпеливо спросил Морган.

— Лестницу, — тихо ответил Доктор. — Узкую лестницу, спускающуюся вертикально вниз. Она упирается в дверь. — Он обернулся к Кернсу: — Ты был прав, Джек.

— А разве я хоть раз ошибался, Пеллинор?

Доктор не ответил.

— Эта дверь заперта.

— Хороший знак, — сказал Кернс, — но при плохих обстоятельствах. Сомневаюсь, что отец завещал тебе ключ от нее.

— Отец завещал мне много чего, — мрачно ответил Уортроп.

Кернс приказал принести в усыпальницу свой чемодан и быстро разложил предметы для охоты: дополнительную амуницию для винтовок; шесть оставшихся гранат; сумку с мешочками какого-то порошка — примерно две дюжины (по форме и размеру они напоминали чайные пакетики); туго свернутый моток толстой веревки; связку длинных трубок с короткими толстыми наконечниками, выступающими с одной стороны.

— Что это, Кори? — спросил Морган, указывая на связку. — Динамит?

— Динамит! — воскликнул Кернс и хлопнул себя по лбу. — Вот о чем мне надо было подумать!

Он вытащил из чемодана три сумки из мешковины и упаковал в каждую по две гранаты, пули и горсть пакетиков с порошком. Потом похлопал себя по пустым ножнам на икре и потребовал свой нож.

— Он у меня, — сказал я и протянул ему нож.

— Как это он все время оказывается у тебя, Уилл Генри? — спросил он игриво.

Он перерезал ножом веревку, стягивающую трубки, и положил по одной в каждую сумку.

— Это осветительные ракеты долгого горения, констебль, — сообщил он Моргану. — Яркий свет для темного дела.

Он перекинул одну сумку через плечо, другую протянул Доктору. Третья сумка качнулась в направлении констебля.

— Бобби, ты с нами? — спросил он. — Или предоставишь эту привилегию одному из своих храбрых волонтеров?

Малакки вырвал сумку из рук Кернса:

— Я пойду!

— Твое рвение достойно восхищения, но я боюсь, оно повлияет на твои суждения, — резонно ответил Кернс.

— Эта одноглазая тварь разорвала мою сестру у меня на глазах, — бросил Малакки в ответ, — я иду с вами!

Кернс ответил лучезарной улыбкой:

— Очень хорошо. Но если твоя жажда крови будет мешать мне выполнить свою задачу, я пущу тебе пулю в лоб.

Он повернулся спиной к измученному мальчику, и его серые глаза радостно сверкнули в свете лампы.

— Все преимущества, джентльмены, на стороне самки Антропофага. Она быстрее нас, сильнее, а хитрость и сообразительность с лихвой заменяют ей недостаток ума. Она знает здесь весь подземный ландшафт и может ориентироваться в непроглядной темноте, чего, как вам известно, мы не умеем. Выбора у нас, разумеется, нет, но свет, освещающий нам путь, нас же и выдаст; она устремится на него, как мотылек на пламя. Ее единственная слабость — основной инстинкт защитить своих отпрысков. Тут она уязвима, и мы сможем этим воспользоваться, если нам повезет оторвать их от нее и лишить материнской заботы. Когда Антропофагам грозит опасность, они прячут младшеньких в самых глубоких местах своего логова. Вот туда-то мы и должны проникнуть, хотя, возможно, нам это и не удастся. Она может встретить нас на полпути или просто подкараулить. Но тут уж ничего не поделаешь. Мы — охотники, но мы же — и добыча!

Он обернулся к констеблю:

— Вы и ваши люди остаетесь наверху: двое патрулируют кладбище по периметру, двое — внутреннюю территорию кладбища, двое — остаются на посту здесь. Она может выскочить наружу, но я сильно в этом сомневаюсь, для нее это не характерно.