Наследие

— Что это тебя так развеселило?

— Это… ну… то, что мы до сих пор живы, а они… — И он махнул рукой в сторону Драс-Леоны. — Жизнь меня весе­лит, жизнь рядом со смертью. — Внутри у него уже начина­ло разгораться приятное тепло, но почему-то ужасно чеса­лись кончики ушей.

— Да, это хорошо — остаться в живых, — сказала Арья.

Они продолжали передавать фляжку друг другу, пока она не опустела, после чего Эрагон снова заткнул ее проб­кой — что получилось у него не сразу, потому что пальцы вдруг стали какими-то слишком толстыми и неуклюжими, и пробка попросту выскальзывала из них, как палуба из-под ног во время бури.

Эрагон протянул пустую фляжку Арье, и она взяла ее, а он перехватил ее руку — правую руку — и, повернув ее к свету, стал рассматривать. Кожа на руке вновь выглядела совершенно гладкой, неповрежденной, и на ней не было никаких следов того ужасного ранения.

— Тебя Блёдхгарм исцелил? — спросил Эрагон.

Арья кивнула, и он отпустил ее руку.

— В основном он, — поправилась она. — Во всяком случае, рука снова отлично действует. — Она продемон­стрировала, как легко может сжимать и разжимать паль­цы. — Только вот здесь, у основания большого пальца, есть местечко, которым я по-прежнему ничего не чувствую.

Эрагон осторожно дотронулся до ее пальца.

— Здесь?

— Здесь. — И она слегка отвела руку.

— И Блёдхгарм ничего не сумел сделать?

Она покачала головой:

— Он пробовал с полдюжины разных заклинаний, но нервы в этом месте никак не хотят срастаться. — Она от­махнулась. — Да ладно, это, в сущности, не так уж и важно. Мечом я владею, как раньше; лук тоже легко могу натянуть. Собственно, только это и имеет значение.

Эрагон помолчал, потом сказал:

— Ты знаешь… я очень благодарен за то, что ты сделала, за то, что ты пыталась сделать. Мне только ужасно жаль, что после этого у тебя навсегда осталась такая отметина. Если бы я как-то мог это предотвратить…

— Не кори себя. Это пустяки. Невозможно прожить жизнь без единой ссадины. Да вряд ли и тебе самому этого хочется. Получая синяки и ссадины, мы набираемся опы­та, учимся соразмерять наши безумные желания и наши возможности.

— Анжела тоже говорила нечто подобное — только о врагах: мол, если у тебя нет врагов, то ты попросту трус или еще хуже.

Арья кивнула:

— Да, это, пожалуй, правда.

Они продолжали беседовать, смеяться, мечтать, а ночь все тянулась, однако веселящее действие фелнирва от­нюдь не ослабевало, а, наоборот, усиливалось. Какая-то хмельная дымка окутывала сознание Эрагона, и ему даже казалось, что клочья мрака в палатке завиваются вихрем, а перед глазами мелькают странные колдовские огни — та­кие огни он порой видел, засыпая. Кончики ушей у него отчего-то стали болезненно горячими, и теперь чесались не только уши, но и шея, словно по ней бегают мурашки. И звуки, особенно некоторые, тоже приобрели необычай­ную громкость — например, пение озерных насекомых и потрескиванье факелов за стенами палатки совершенно заглушили все прочие шумы.

«Может, меня отравили?» — лениво думал он.

— В чем дело? — спросила Арья, заметив, что он как-то погрустнел.

Эрагон сделал несколько глотков воды, чувствуя, что в горле почему-то невыносимо пересохло, и честно расска­зал Арье о своих ощущениях.

Она долго смеялась, откинувшись назад и прикрывая свои яркие глаза тяжелыми веками.

— Не волнуйся, так и должно быть. Эти ощущения к рассвету пройдут. А до тех пор просто расслабься и по­зволь себе наслаждаться внутренней свободой.

Но Эрагон еще некоторое время боролся с собой и даже подумывал, не применить ли ему заклятие, прочищающее мозги, но не был уверен, что ему это удастся. Потом он все же решил довериться Арье и последовал ее совету.

Мир тут же сомкнулся вокруг него, точно кокон, и ему вдруг пришло в голову, до чего же он все-таки зависит от своих органов чувств — ведь это, в сущности, они опреде­ляют, что рядом с ним реально, а что нет. Он, например, готов был поклясться, что те вспыхивающие огни вполне реальны, но разум твердил ему: нет, твое зрение ошиба­ется, это всего лишь видения, вызванные воздействием фелнирва.

Их беседа с Арьей становилась все более бессвязной и дурашливой, но Эрагон тем не менее был убежден, что каждое их слово невероятно важно. Впрочем, он вряд ли смог бы объяснить, почему так считает, как не смог бы при­помнить и того, что именно они обсуждали минуту назад.

Через некоторое время Эрагон услыхал негромкое гор­ловое пение тростниковой дудочки — на ней играли где-то в глубине лагеря. Сперва он подумал, что эти звуки ему чудятся, но потом увидел, что Арья тоже встрепенулась и смотрит в ту сторону, откуда слышится музыка.

Кто там играл и почему, Эрагон понятия не имел. Впро­чем, ему это было безразлично. Казалось, эта мелодия сама выпрыгнула из черноты ночи, точно ветерок, одинокая и всеми покинутая, и прилетела к ним.

Он слушал, закинув назад голову и прикрыв веками глаза, и фантастические образы возникали в его мозгу — эти образы навеял ему эльфийский напиток фелнирв, но форму они обрели благодаря тихому пению дудочки. А му­зыка все звучала, и мелодия, довольно жалобная прежде, становилась все более дикой, настойчивой, и звуки сменя­ли друг друга с такой быстротой и такой тревогой , что Эра­гон начал уже бояться, не грозит ли что этому музыканту. Играть так быстро и так умело — это, пожалуй, слишком большое мастерство даже для эльфа.

Но Арья была спокойна и даже засмеялась, когда му­зыка приобрела какой-то совсем уж лихорадочный накал, а потом вскочила и встала в танцевальную позу, подняв руки над головой. Потом топнула ногой, хлопнула в ладо­ши — раз, два и три, — и, к невероятному удивлению Эрагона, пустилась в пляс. Сперва ее движения были замедлен­ными, текучими, но вскоре темп увеличился, и она стала двигаться в том же лихорадочном ритме.

Но вскоре, достигнув своего верхнего предела, музыка стала понемногу стихать, хотя музыкант все еще повто­рял, развивая прежнюю, главную, тему мелодии. Но еще до того, как он совсем перестал играть, Эрагон почувство­вал, как дико чешется его правая рука — та, на которой был сверкающий знак гёдвей игнасия, — и даже поскреб ла­донь. И в тот же миг почувствовал некий щелчок в мозгу — это проснулся к жизни один из его магических стражей, предупреждая его об опасности.

Секундой позже над головой у них раздался рев дракона.

И страх ледяной стрелой пронзил сердце Эрагона.

Это не Сапфира ревела в небесах над лагерем.

Эрагон схватил меч, и они с Арьей выбежали из палатки.

Снаружи он тут же споткнулся и упал на колени, пото­му что земля отчего-то качалась у него под ногами. Эрагон даже вцепился в какой-то кустик травы, точно в якорь, вы­жидая, когда пройдет головокружение.