Наследие

Когда участники высокого собрания разошлись, Эра­гон сделал знак Рорану, Джормундуру и Арье, и те без лиш­них слов последовали за ним в его палатку. Там они еще не­которое время советовались, планируя завтрашний день. Эрагон, чувствуя себя крайне неуверенно, задал им немало вопросов.

— Совет Старейшин наверняка отнесется к тебе не слишком хорошо, — сказал ему Джормундур. — Они отнюдь не считают тебя столь же умелым политиком, как Насуада, и попытаются этим предлогом воспользоваться. — Джор­мундур казался неестественно спокойным, но Эрагон знал, как страшно потрясло его исчезновение Насуады, и пони­мал, что сейчас этот закаленный в боях воин находится на грани нервного срыва и вполне может неожиданно разры­даться, или взорваться от гнева, или и то и другое.

— Но ведь политик из меня действительно никакой, — согласился Эрагон.

Джормундур кивнул:

— Да, это так, но ты тем не менее должен держаться. Кое в чем я постараюсь тебе помочь, но в основном все бу­дет зависеть от того, как ты будешь держаться. Если ты по­зволишь им на тебя давить, они решат, что теперь во главе армии стоят они, а вовсе не ты.

Эрагон озабоченно глянул на Арью и Сапфиру.

«Ничего не бойтесь, — сказала Сапфира, обращаясь сразу ко всем. — Никто не сможет взять над ним верх, пока я стою на страже».

Когда их «маленькое» совещание закончилось, Эрагон выждал, когда Арья и Джормундур уйдут, а Рорана удер­жал, поймав за плечо, и спросил:

— Ты действительно так думал, когда говорил насчет битвы богов?

Роран удивленно уставился на него:

— Конечно! Ты, Муртаг, Гальбаторикс — все вы слиш­ком могущественны, чтобы с вами мог справиться обыч­ный человек. Это, в общем, неправильно. Несправедливо. Но это так. Мы, все остальные, словно муравьи у вас под башмаками. Ты хоть представляешь, скольких ты убил просто голыми руками?

— Увы, слишком многих!

— Вот именно. Я рад, что ты с нами, что сражаешься за нас, я рад, что могу считать тебя своим братом во всем, кроме фамилии, но я бы предпочел, чтобы нам, варденам, не нужно было полагаться ни на Всадника, ни на эльфа, ни на кого-то из магов, чтобы победить в этой войне. Мы не должны полностью зависеть от кого-то одного. Так, как это выходит сейчас. Это нарушает равновесие в мире.

И с этими словами Роран быстро вышел из палатки.

А Эрагон рухнул на лежанку с таким ощущением, слов­но его ударили в грудь. Но какое-то время спустя чрезвы­чайное внутреннее напряжение и перевозбужденный мозг заставили его вскочить, и он снова вышел из палатки на­ружу. Увидев его, шестеро Ночных Ястребов тут же вста­ли, поправляя оружие, готовые сопровождать его повсюду, куда бы он ни вздумал пойти.

Он жестом велел им оставаться на месте. Когда Джор­мундур стал настаивать, чтобы теперь его, Эрагона, охра­няли Ночные Ястребы Насуады, он бурно запротестовал и сказал, что ему вполне достаточно и Блёдхгарма с эльфа­ми, но Джормундур сказал: «Слишком осторожным быть невозможно». И Эрагон был вынужден с ним согласиться, хотя ему совершенно не нравилось, когда за ним следует целая свита. Отделавшись от охраны, он поспешил туда, где, свернувшись клубком, лежала Сапфира.

Завидев его, дракониха приоткрыла один глаз и при­подняла крыло, чтобы он смог под него забраться. Что он и сделал, прижавшись к ее теплому животу.

«Маленький брат», — ласково сказала она и тихонько замурлыкала.

Эрагону было так спокойно лежать с нею рядом, слу­шать ее «пение» и тихое шуршание воздуха, вдыхаемого и выдыхаемого ее могучими легкими, ощущать ритмич­ное, в такт дыханию, покачивание ее брюха.

В любое другое время одного этого было бы уже доста­точно, чтобы он взял себя в руки, но только не сегодня. Его разум отказывался отдыхать, сердце продолжало лихора­дочно биться, а руки и ступни были неприятно горячими, как в лихорадке.

Свои чувства Эрагон, правда, держал при себе, не же­лая тревожить Сапфиру. Она устала после двух сражений с Торном и вскоре крепко уснула; ее монотонное мурлыка­нье сменилось громким сонным сопением.

А Эрагону но-прежнему не давали покоя всякие мысли. Снова и снова он возвращался к одному и тому же невозмож­ному, неопровержимому факту: теперь именно он должен возглавить варденов. Он, мальчик из бедной фермерской семьи, теперь должен руководить второй по численности армией Алагейзии! Уже одно это казалось ему совершенно невероятным, словно судьба попросту решила поиграть с ним, как кошка с мышкой, а потом загнать его в ловушку, где он и погибнет. Нет, он никогда не хотел никем командо­вать, никогда к этому не стремился, и все же события сло­жились так, что на него пала именно эта обязанность.

«Что думала Насуада, когда выбирала меня в качестве своего последователя? — думал, пытаясь вспомнить те резоны, которые она ему когда-то приводила, однако их оказалось явно маловато, чтобы перевесить его сомне­ния. — Неужели она действительно считала, что я спосо­бен занять ее место? Но почему, скажем, не Джормундур? Он десятилетия посвятил делу варденов, он жил и воевал вместе с ними, и потом, он гораздо больше меня смыслит и в военной стратегии, и в командовании армией».

Эрагон вспомнил, как Насуада когда-то решила при­нять предложение ургалов о сотрудничестве, несмотря на всю ненависть, которую тогда к ним испытывала, — ведь именно ургалы убили ее отца.

«А смог бы я так поступить? — Ему казалось, что нет… во всяком случае, тогда точно нет. — Смогу ли я теперь прини­мать подобные решения, если именно они будут необходи­мы, чтобы победить Гальбаторикса?»

Он не был уверен.

Эрагон тщетно пытался как-то успокоить воспаленный разум. Закрыв глаза, он стал сосредоточенно считать вдо­хи и выдохи. Но удержать внимание на столь простом зада­нии не сумел; каждые несколько секунд в голове зарожда­лась новая мысль, или же душу охватывало новое чувство, и он, отвлекшись, забывал продолжить счет.

И все же через какое-то время тело его понемногу рас­слабилось, и он даже сам не понял, как сон, пусть даже очень легкий, поверхностный, все-таки взял над ним верх.

Сновидений было много — в основном мрачных и тревож­ных, поскольку сны всегда отражают события минувшего дня. Но были и другие сны, горько-сладкие, связанные либо с воспоминаниями о былом, либо с тем, о чем ему мечталось.

Затем, словно окрепнув под переменившимся ветром, сны его стали более материальными; теперь это были не­кие переменчивые реальности, до которых при желании он мог бы дотянуться. Все вокруг него померкло, и он ока­зался в ином времени и месте — в таком, которое казалось ему одновременно и чужим, и знакомым, словно он уже по­бывал здесь когда-то, а потом совсем об этом забыл.

Эрагон открыл глаза, но привидевшиеся ему образы никуда не исчезли; неясные, невнятные, они толпились вокруг, затмевая реальную действительность, и он понял, что только что видел необычный, возможно вещий, сон.