Попова Александровна - Ловец человеков

— Если честный человек пообещает следить за выражениями в моем присутствии.

— Сегодня же пойду к нашему святому исповедаться в богопротивной брани, — сокрушенно покачал головой Бруно.

Один удар — всего один удар, и эта ухмыляющаяся физиономия будет лежать на столе с разбитым носом…

Курт встряхнул головой, осторожно переводя дыхание, и постарался отогнать от себя гневные мысли, которым было сейчас не время и не место. Как бы сегодня святому отцу не пришлось выслушивать исповедь самого господина следователя; это кроме того, что злость мешает работе, о чем наставниками было велено помнить не раз и не десять…

— К делу, Бруно, — приказал он тихо.

Бродяга пожал плечами, перестав улыбаться, и уселся поудобнее.

— За это платил капитан тутошнего барона самолично. Неплохо заплатил, между прочим, на полстены бы потянуло.

— Кто обнаружил погибших?

— Капитан и обнаружил, — он махнул рукой в сторону, где остался вдалеке древний замок. — Их же рукой подать от замка нашли. Когда-то, местные говорят, охота там была приличная, а теперь барону не до того; горюет. Сын…

— Я знаю, — перебил Курт. — Дальше.

— Ну, чего дальше-то? Баронские люди перестали зверье прореживать, оно и расплодилось. Бегают где хотят. Страх потеряли. Иду как-то по подлеску, а там тетерев — здоровущий, как хряк; пялится на меня, гад, и не улетает…

— Капитан, — напомнил Курт, пытаясь не позволить себе взбеситься. — Он нашел тела и?..

— Так что б с ним не поговорить? Он-то про себя, небось, лучше расскажет; а то потом выйдет, что я не то брякнул по глупости, и хана капитану…

— Это не твоя забота. Почему он обратился именно к тебе?

Бруно зло улыбнулся, кивнув через плечо на дверь трактира.

— А вы, майстер Гессе, прогуляйтесь по Таннендорфу, поспрошайте, не жаждет ли кто мертвяков поворочать. Посмотрим, много ли желающих вы отыщете.

— А ты, стало быть, жаждал?

— Да что я, в самом деле больной, что ли? Мне денег дали. Можно и поворочать.

— И много дали?

— Пять талеров.

За обмывание двух тел, облачение в саваны… Если Курт верно помнил общепринятые расценки, то два; в крайнем случае — два с мелочью, но уж никак не пять. Не полстены, это, конечно, бродяга приврал, но все равно немало. Подозрительно немало; а для провинции особенно.

Кстати, невольно подумалось ему, если Бруно уже не просадил все пять талеров на колбаски, он достаточно платежеспособен для того, чтобы оштрафовать его за неуважение к следователю…

К делу, строго одернул Курт сам себя, возвращая мысли к нужному предмету.

— Тела с места смерти забирал ты сам, или все тот же капитан?

— Как же, так он и станет с крестьянскими трупами возиться, — фыркнул Бруно, почти с ненавистью глядя на то, как Курт разделывается с последней колбаской. — Наш святой для этого дела пожертвовал своего ишака, тележку взяли у одного из съеденных, а грузил, перевозил и все остальное — я сам. Ну, за такие деньги — в самый раз.

Плюс перевозка, уточнил Курт, дожевывая последний кусок; тогда, в общем, получается, что заплачено было не так уж много. Что это, в конце концов, пришло ему в голову — в первый же день раскрыть убийство двоих крестьян кровожадным капитаном-стригом, главой замковой стражи? Даже если подвергать рассмотрению эту версию всерьез, пришлось бы для начала задаться вопросом, чем он питался до сих пор — капитан-то уж не мальчик. Пил кровь из старого барона, разве что…

Или недавно покусан. Это, кстати, может быть…

Курт мысленно вздохнул. Если и имел выпускник номер тысяча двадцать один какой-то бесспорный damnum naturale, [10] природный недостаток (лат.). так это то явное несовершенство, по вине которого разум его легко уходил вслед за мимолетной думой, развивая постороннюю мысль до предела, что когда-то было причиной недовольства наставников во время лекций. Курта, смотрящего в окно и, по их авторитетному мнению, «считающего ворон», карали за рассеянность, наверное, чаще, чем прочих. Избавиться от этого он так и не смог; единственное, чего удалось добиться, так это не терять, что называется, связи с действительностью, научившись не выпускать из внимания происходящее вокруг, и даже реагируя на него. Впрочем, после лекции по арифметике, усвоенной, не выходя из состояния сна, это уже, наверное, мелочи…

— Но на месте гибели ты был, — смог поэтому уточнить он еще на середине бессмысленных дум о кровопийце-капитане; Бруно кивнул. — Что-нибудь необычное ты заметил?

— Что, например?

«Откуда я знаю», — чуть не бросил он зло, подумав, как все было легко в академии, когда казалось, что усвоенные правила проведения дознания — доходчивы и просты. Первое. Выяснить, кто обнаружил тело. Второе. Имена свидетелей. Третье… Признать свою полную беспомощность.

— Что угодно, — ответил Курт, постаравшись придать лицу как можно более невозмутимое выражение. Припомнив текст прочтенных им доносов, спросил: — Много крови было вокруг тел?

Бруно задумался, глядя в его опустевшую тарелку, помолчал; наконец, передернул плечами.

— Я б не сказал. Да почти что нет, не было. Я б сказал — вообще не было.

Он медленно кивнул, не удержав тяжкого вздоха. Конечно, лучше всего было бы обследовать место самому — это in optimum. [11] в идеале (лат.). И погибших осмотреть тоже лично. Сейчас, спустя две недели после происшествия, все следы, если таковые и имелись, утеряны. В настоящее время остается только надеяться на слова капитана, который, если верить отцу Андреасу, осматривал и тела, и место вокруг. Да еще полагаться на то, что можно верить самому капитану.

— Я знаю, — продолжал он, радуясь хотя бы уже тому, что Бруно, наконец-то, прекратил его доводить, — что ни л ица, ни руки не были повреждены. Ни укусов, ни глубоких царапин. Это так?

— Угу, — продолжая изучать пустую тарелку перед собой, подтвердил бродяга. — Руки как руки, лица как лица. Не уродливее, чем при жизни.

— А прочие части тел? Плечи, спина, грудь? Ноги? С ними что?

— Да то же самое, — отозвался тот, оторвав, наконец, взгляд от тарелки и вперив его в Курта. — А что?

— Ссадины? — продолжал он, оставив вопрос без ответа. — Гематомы?

Бруно поморщился, посмотрев на него, как на истязателя:

— Чего?

— Кровоподтеки, синяки?

— Ничего там не было, — явно начав раздражаться, ответил бродяга, — ни синяков, ни переломов, ни царапин, ни укусов.

Теперь поморщился Курт.

— То есть как «ни укусов»? А отчего же они, в таком случае, скончались?

— А-а, — протянул Бруно, — так то, от чего они скончались, ваше инквизиторство, это не «укусы», это «из шеи шматок мяса выдрали». А кроме этого — ничего.

Он снова тоскливо вздохнул, потупив взгляд все в ту же тарелку, где до этого пребывал взор Бруно. Разговор с бродягой ничего не прояснил, как, собственно, Курт и ожидал; эта беседа, которую и допросом-то назвать можно с большим допущением, была схожа с чтением анонимных посланий, покоящихся в настоящее время в архиве — исполнение установленной директивами, однако не нужной, лишенной смысла по факту, работы. Сегодня, уединившись в комнате, которую ему выделит в своем трактире толстый Карл, он запишет все услышанное и свои выводы. Но какие?..