Наталия Курсанина - Игра не на жизнь. Проходная пешка

— В таком виде? — возмутилась я.

Улетов скривил морду, но промолчал.

— Все, жду в коридоре!

Это значит, что с эльфом опять связи не будет. А надо было бы перекинуться парой мыслей.

— Ника, — отвлек меня от этих самых мыслей голос Рандира, — не обращай внимания на Вячеслава Ивановича. Он злится за то, что я его припечатал титулом.

— Да ну его! — нехотя отозвалась я.

— Ника, запомни — я тебя люблю. Это раз. Второе — что бы ни случилось, верь мне и никому другому. В-третьих — для тебя сейчас самое главное выбраться наружу и отдать Духа. Все, что я буду делать, направлено на это. И не чувствуй себя виноватой в том, что было с Тишином. Я тоже не мальчик. Я тебя за это ненавидеть не буду, а они пусть думают, что хотят! Понятно? Хорошо! И кстати — а кто вообще этот Тишин?

— Да так, капитан наемников. Я даже не поняла, как это получилось…

— Не оправдывайся… я сказал, что ты не виновата… я, когда его найду, сам с ним поговорю. Хорошо?

— Нет! Давай ты просто об этом забудешь?

— Посмотрим… — Угрозы в голосе нет, но все же легкое предупреждение присутствует. Ну почему нельзя исправить ошибки? Стереть то, что ты сделал неправильно? Просто забыть… и не корить себя… не отводить глаза, рассматривая рисунок плит на полу и боясь поднять взгляд.

— Рандир?

— Что?

В омут с головой… в самый глубокий и холодный омут:

— Мне нельзя любить…

— Мне тоже… — я не вижу, но слышу едва заметную улыбку, — но я попробую.

~~~

Во время совещания мне стало плохо. Самым противным и натуральным образом. Низ живота скрутила давящая постоянная боль, в бедра будто влили раскаленный свинец. Естество самым банальным и наглым образом заявляло — ты женщина, и не фиг об этом забывать!

Фабис обратил на меня внимание, когда я уже совсем свернулась калачиком в кресле и по привычке сжимала в кулаке челку.

— Госпожа Леттлерг, вам плохо?

Плохо? Да мне сейчас нужен килограмм обезболивающего, чтобы я смогла дошкандыбать хотя бы до своей кровати! А ну стоп! А где и вправду моя чудодейственная, наследственная от Дока аптечка? Когда мы с Тауэром бежали, она осталась в моей комнате, а дальше? Где она может быть сейчас?

— Очень, — прошептала я, не сильно покривив душой. — Мне надо лечь и мне надо мою сумку. Фабис, ты знаешь, где моя сумка?

— Кажется, я отдал ее барону. Давай, я тебя до твоей комнаты доведу?

— Она мне нужна здесь, — голос Улетова оборвал все благородные порывы Фабиса. — Пусть в соседней комнате полежит!

Да мне по барабану, куда — лишь бы занять горизонтальное положение!

— Давайте в кабинет барона… в бывший кабинет? Он через дверь…

— Ладно. А скайль-т-тэйли пусть останется. И никакой телепатии! Вы меня поняли?!

Поняли, поняли — куда ж больше? Получил власть графа и теперь командует всеми, как захочет. А ведь был нормальный мужик! Ну, относительно нормальный.

Я еле встала. Показывать или не показывать сейчас свою слабость — мне было безразлично. В такой момент любые действия, эмоции воспринимаешь равнодушно, будто через занавесь.

— Я могу хоть поговорить с Тауэром?

— Говори, — насмешливо буркнул Улетов.

— Тауэр, проводи меня до дверей. Нет! Нести не надо, поставь на место! Ноги у меня еще не отвалились! Просто дай руку — опереться! Ой, блин!

Последний возглас сопровождал мое выпрямление в вертикальное положение. Е-мое, как больно-то!

Шаг, другой, третий, все — Улетов энд компания перестали обращать внимание на двух нелюдей. Как там говорится: «Курица не птица, женщина — не человек?» А с эльфом и так понятно. Все-таки хочется подойти и дать Улетову в морду! Просто так — щоб було!

— Тауэр, Рандира не пугай — это обычное дело… неприятное, но не смертельное. Пусть, как разберется с наемниками, заглянет ко мне.

— Хорошо, — этот мягкий обволакивающий голос… хочется, чтобы он говорил и говорил… — Скайль-т-тэйли уже возле замка. Скоро… потерпи еще.

Кажется, он не понял и списал мою слабость и боль на Духа. Ну и хорошо. Не хватало еще жаловаться и объяснять женскую человеческую физиологию эльфу.

~~~

Кабинет барона был сделан с аляповатой небрежностью. Массивные шкафы скрывали тонкую лепнину стен. Мебель подобрана… или, скорее, не подобрана по стилю, но вместе с белым мехом на полу и на креслах производила впечатление сурового мужского уюта. Никаких лишних деталей в виде вазочек, салфеточек, тюлевых штор и остальной подобной лабуды.

Едва дверь закрылась, на меня напала жажда деятельности. Нет, боль не прошла и в ближайшее время без анальгина не пройдет, но если я сейчас не полажу по тумбочкам и ящичкам барона — век себе не прощу.

Ага! Тут у нас какие-то бутылки — это не ко мне… А вот шкатулочки всякие — мяу! Бумаги… опять бумаги… да сколько же этих бумаг?! В очередном шкафчике среди мятой одежды валялась заветная сумка. И бинты на месте, и даже три упаковки ваты… а вот за испорченные шприцы барону надо руки поотбивать! Если не знаешь, что это за иголки, то не фиг их раскрывать и ломать, урод! Но ампулки остались целыми. И это не могло не радовать и не вселять уверенность в завтрашнем дне. Хотя какой еще завтрашний? Этот, сегодняшний пережить бы!

Выпив ампулу, легла на диванчик. Пока лекарство не подействует, надо потерпеть, а как замрешь скрюченной змейкой, так сразу лезут в голову всякие ненужные мысли. Мать у меня осталась там, отец, бабка — не сильно любимые, да и как будешь любить золотую клетку, где прутики — благопристойности, приличия? Это когда бабушка из простой девчонки, дочки мастерового стала вдруг главным референтом Совмина и переехала в столичный город — тут хочешь не хочешь, а надо форме соответствовать. Форме, но не содержанию. Характер так и остался деревенской бабы, только прикрытый дорогими немецкими костюмами да шифоновыми кофточками с рюшками. А любимой темой для разговоров за праздничным столом было новое пальто, пошитое в «Коммунаре». [5] «Коммунар» — сеть мастерских по пошиву одежды для работников правительственного аппарата. Да я эти рюшечки, эти платьица из заокеанских тканей ненавидела всей своей детской душой. Другие дети бегать, прыгать могли и даже если в лужу садились, то мамы вздыхали печально и уводили мокрое чадо домой. У меня же — нет. Я должна была чинно ходить по парковым аллейкам, не смея зарыться в желтые осенние листья или упасть в мягкий пушистый снег — нельзя. Боги, сколько таких «нельзя» регламентировали мою жизнь! Хочешь что-то сделать — дерг — нельзя! Подумаешь не так — дерг — как тебе в голову такое пришло?! Не играть, не драться, не жить… существовать. И соответствовать статусу внучки госслужащего высокого ранга. Я вполне понимаю, почему «золотая молодежь», достигнув совершеннолетия, срывалась с папиными денежками во все тяжкие — они мстили и не могли намститься. Они просто хотели жить!