Мария Гинзбург - Черный ангел

До войны, пока Заповедник не накрыло защитным полем и он не стал недосягаем для людей, стать эльфом стоило безумно дорого. В те времена у Карла не было таких денег. Да и Шмеллингу никогда не хотелось бежать. Ни от себя, ни от жизни, какой бы она не оказалась.

— Ну что, поговорила? — спросил Карл.

Брюн кивнула.

— Ирвинг ногу наколол, наступил на морского ежа. Даша скучает, — рассеянно ответила она. — Завтра в десять утра они будут здесь.

Брюн взяла сигарету из лежавшей на столике пачки. Карл машинальным жестом дал ей прикурить. Брюн Тачстоун, в девичестве Суетина, наклонилась над пламенем.

— Мне уйти? — спросил Карл.

— Как хочешь, — ответила она безразлично.

Брюн поняла, что переиграла, что это прозвучало слишком манерно. Но изменить уже ничего было нельзя. Сломанная сигарета полетала в одну сторону, зажигалка — в другую. Карл схватил Брюн. Он поднялся с кровати так быстро, что здесь лучше подошло бы слово, которым характеризуют ветер или волны — «взметнулся». Однако Брюн успела понять, что он хочет сделать. Брюн схватила кинжал с тумбочки.

Карл прижал Брюн к стене. Она уперлась кинжалом ему в грудь. Карл улыбнулся, сжал ее руку своей. Брюн подумала, что он хочет сжать ее кисть так сильно, чтобы ей стало больно, заставить выпустить оружие. Брюн стиснула претенциозную ручку с орлом еще сильнее. Карл начал медленно придвигаться к ней. Кинжал пропорол кожу, и струйка крови побежала по груди. Брюн ахнула и попыталась выпустить кинжал, но было поздно. Карл прижимался к ней, и клинок все глубже входил в его тело. Прямо напротив сердца; а длины кинжала хватило бы, чтобы достать и самое сердце. Брюн не так уж часто приходилось бить людей ножом в грудь. Перепуганной и взволнованной женщине не хватило опыта, чтобы заметить — Карл ловко развернул ее кисть и двигает клинок не вглубь, а вдоль ребер. Кинжал рассекал лишь кожу и верхний слой мышц — довольно болезненно, но практически безопасно.

— Прекрати, — сдавленно произнесла Брюн. — Прекрати!

Она хотела оттолкнуть его, но он был сильнее. Карл принялся целовать ее в шею, резко, почти кусая.

— Убей меня, — сказал он. — Да, я виноват. Да, я заслужил это.

— Нет, — сказала Брюн. — Хватит!

Но он не давал ей выпустить кинжал, и прижимался все ближе. Горячее и липкое уже текло и по ее груди.

— Ты же этого хочешь, — сказал Карл.

Дыхание Шмеллинга стало прерывистым. Но вдыхать глубоко он не хотел. Карл боялся все же ненароком пробить плевру. Тогда было бы не избежать внутреннего кровотечения.

— Нет! — закричала Брюн.

— Хочешь. Но ты хочешь, чтобы это сделал Лот. Зачем впутывать его в наши маленькие дела? Давай покончим с этим, как начали — только вдвоем…

Карл рванулся вперед. Со стороны это выглядело так, словно он насадил себя на лезвие. Но кинжал скользнул по боку. Лезвие воткнулось в предплечье Шмелинга и остановилось. Брюн удалось отпихнуть Карла и отбросить кинжал.

— Перестань! — закричала она.

Карл стоял перед ней, обнаженный, окровавленный. Глаза его были мутными от боли. Он вряд ли ее видел. Брюн шагнула вперед и толкнула его в грудь. Карл покачнулся. Тут он понял, чего она хочет. Карл сделал несколько шагов назад. Он наткнулся на край кровати и опустился на нее.

— Или так, — сказал Карл.

Потолок в спальне Тачстоунов, оказывается, по периметру подсвечивали незаметные лампы. Лепные рельефы и виньетки с цветами занимали почти все свободное место. Цветы были, кажется, даже раскрашены.

— Я тебе уже говорил, что твоя милая головка чудесно смотрится на фоне потолка? — спросил Карл.

Брюн шевельнулась.

— Мы тут все запачкали, — сказал Карл.

— Твоя рана, — пробормотала она и хотела соскользнуть с него.

Но Карл положил руку ей на спину и не дал сделать этого.

— Ааа, ерунда, — ответил он.

Потом тихонько и очень аккуратно, чтобы не причинить себе боли, засмеялся и сказал:

— Хотя это было забавно. Я мог кончить и умереть одновременно.

— Тебе надо вызвать врача, — пробормотала Брюн. — Я позвоню Андрею Ивановичу…

На этот раз Карл отпустил ее, но сказал:

— Не надо. Я сам доеду. Только подай мне одежду.

И все же он радовался, что одеваться придется в темноте. В голове гудело от слабости. Брюн не пошла провожать его. У самой двери Карл вдруг понял, что это не шум в ушах, а тихие всхлипывания Брюн. Карл остановился. Он не знал, что сказать, но и уйти просто так не мог.

— Ты любишь его больше, чем меня, — сказала Брюн.

— Успокойся, — сказал Карл. — Я никого не люблю. Но что будет с тобой, если мы оба погибнем?

Машину Карл не отогнал в гараж, а бросил прямо у веранды. Сейчас Шмеллинг немало порадовался своей небрежности. Упав на сиденье водителя, он завел мотор. Рубашка на груди уже намокла. Карл подумал о том, что ткань присохнет к коже, и поморщился. Он пошарил в бардачке. Армейскую алюминиевую флягу, в которой в старые времена был спирт, а теперь — коньяк, Шмеллинг нашел сразу. Ее пришлось поставить на торпеду, потому что двигать Карл мог только одной рукой.

Шепотом, едва шевеля губами, чтобы не сделать себе еще больнее,

а кровь все текла

выбрасывая из себя невообразимую смесь испанских, немецких, английских и русских ругательств, Карл рылся в бардачке, пока не обнаружил там шелковый носовой платок с причудливой монограммой, в которую сплетались две буквы. Одна из них, как и следовало ожидать, была стилизованной К,

а кровь все текла

а вторую не смог бы разобрать и ведущий криминалист-графолог области. Но Карл знал, что это русская «П». Приторный запах духов «Sweety», вполне оправдывающих свое название, жутко модных в этом сезоне, которые он, скорее всего,

а кровь все текла

сам и подарил владелице платка, ударил ему в нос. Изрыгнув многоэтажное проклятие, Карл с неподдельной брезгливостью исследовал платок. После некоторых сомнений он все же решил

а кровь все текла и текла

что платок все-таки достаточно чист, чтобы воспользоваться им. Да и размера он был такого, что впору не сморкаться, а надевать на голову наподобие банданы. Но повязывать его себе на голову Карл не собирался. Не собирался и сморкаться. Шмеллинг плеснул коньяк на платок и протер себе грудь. В глазах тоже прояснилось — боль привела его в чувство.

Карл снял с пояса телефон и набрал номер.

— Эрик? Это Карл. Не разбудил?

— Нет, — сухо ответили в трубке. — Сколько раз я просил вас, Карл, не называть меня этим именем.

— О, простите, Андрей Иванович, — ответил Шмеллинг.

— Что у вас стряслось?

— Так, ничего. Пустячок. Но мне все-таки захотелось спросить у вас совета, как у профессионала.

— Ну да, полтретьего ночи — самое время для милых пустячков, — прокомментировал собеседник. — Подъезжайте в клинику.