Сергей Алексеев - Волчья хватка

В судных поединках, которые назывались ещё Пиром, не всегда соблюдались обычные правила схватки; чаще всего бой начинался с сечи и длился до победы, то есть до смерти одного из поединщиков. Ражный не обольщался, что его противник — верижник из Сирого Урочища станет придерживаться каких-либо традиций. Победа для него означала свободу, и он, постоянно находящийся в состоянии Правила и лишённый вериг, вряд ли и на землю ступит. Так что придётся сражаться не с человеком — летающей хищной птицей, способной разорвать быка.

Выставить против можно было лишь волчью хватку…

Не тот щипок левой рукой, которым Ражный вволю угощал соперников в пору, когда занимался спортивной борьбой, а потом применил против Колеватого на Пиру. От безобидного, и общем-то, рывка возникала огромная болезненная гематома, отдиралась, но оставалась целой кожа. Это был своего рода отвлекающий манёвр для всех, кто пытался проникнуть в тайну боевого приёма. В прошлые времена, когда исход брани решала рукопашная, он обязан был сделать его достоянием всего Воинства, если бы протрубили Сбор. Теперь же волчья хватка могла навсегда остаться родовой тайной, поскольку в современной войне требовалось совершенно иное умение. И потому желающие овладеть этим приёмом безнадёжно тренировали хватательное движение кисти и не добивались успеха.

Настоящая хватка совершалась правой рукой, превращённой в волчью пасть. Зверь никогда не щипал жертву; он вгонял нижние клыки и делал рывок снизу вверх.

Здесь, вместо клыков, вгонялись напряжённые до костяной твёрдости четыре пальца открытой ладони, способные пробить кольчугу. Но прежде самая жёсткая и деятельная, самая чувствительная и нежная часть человеческого существа — рука, должна была вкусить энергию вражеской крови.

Отец когда-то поплатился за это искалеченной десницей, поскольку Воропай оказался слишком крепким на рану. И всю оставшуюся жизнь приводил себя в чувство, стоя у мольберта…

Сейчас Ражный бродил по ристалищу — имел на это право, поскольку прибыл сюда первым, и готовил к поединку руки. Обе, поскольку оставлял маленькую надежду, что соперник не тот обещанный зверь, а такой же, как он, обряженный в цепи и заключённый в Сирое Урочище за то, что утратил Ярое сердце. Бродил и чувствовал, как десятки пар глаз неотрывно наблюдают за ним, отмечают каждое движение. Естественно, он никогда не присутствовал на подобных поединках, знал о них из сказов кормилицы Елизаветы, где всегда по промыслу Божьему побеждал осуждённый, и этим укреплялся. Однако прошёл уже час, а противник не появлялся: то ли у опричников что-то не клеилось, то ли умышленно выдерживали его, чтобы перегорел перед схваткой.

Вороньё в ожидании поживы зябло на студёном ветру…

Наконец он услышал костяное щёлканье клювов и оживлённое шевеление чёрных тел в кронах дубов и потом увидел, как по туристической тропе едет телега, запряжённая парой взбешённых, с пеной у рта, гнедых лошадей, с железной клеткой, покрытой чёрным полотном, словно там и впрямь сидела смиряемая темнотой птица. Опять же из сказов он знал, что буйных возят непременно в клетках, дабы ограничить пространство и не позволить им взлететь. Точно так же возили когда-то и Стеньку Разина, и Емельку Пугачёва — взбуянившихся араксов из Донских Урочищ. Это случалось нередко, когда в ожидании Сбора Воинства засадники настолько совершенствовали свои арсеналы и Правило, что срывались с тормозов и, не зная удержа, шли в мир и силой своей, воинствующей волей, а более всего Ярым сердцем сводили с ума людишек. А поелику в тот час не оказывалось иноземного супостата, одержимые били своих, покуда не попадали в вериги и клетки.

Возница едва остановил несущих лошадей, повиснув на уздечках, и они, кося кровяными глазами на поклажу, затанцевали на месте. Тем временем инок в чёрной рясе достал из телеги паяльную лампу, распалил её, прислонив дулом к окованному колесу, и стал греть кусок арматурины. А заодно и руки над гудящем пламенем. Возница же распряг боязливых коней, схватил под уздцы и увёл вглубь дубравы.

Инок подкачивал насосом лампу, шевелил, переворачивал прут и, приплясывая в тоненьких сапожках, длинно швыркал носом. Эти неспешные приготовления усмиряли не только птиц на деревьях, а и самого Ражного: умиротворяющая приземлённость события никак не соотносилась с предстоящим смертельным поединком. Узник же в затемнённой клетке ходил, как рассвирепевший лев, сотрясал телегу и пугал внезапным, нечленораздельным стоном трепетные крылья воронья.

Разогрев наконец-таки железо, экзекутор заскочил на телегу, откинул тряпку с задней стороны клетки и сунул арматурину между прутьев. Прежде раздался утробный рёв, потом пахнуло вонью палёной шерсти, и в следующий миг из открытой клетки серым сполохом выскочил волк.

Ражный оторопел от неожиданности. Настроенный увидеть калика — пусть озверевшего верижника, но все же в человеческом образе, — он в первое мгновение попятился назад. Когда же зверь, спрыгнув на землю, присел и ощерился, он узнал Молчуна: прижатое левое ухо была с пулевой пробоиной.

Но что же сотворили с ним?! Вместо одного глаза зияла чёрная, с запёкшейся кровью, дыра, на втором — гнойное бельмо. Из разбитого носа сочилась сукровица, старые раны изодраны, а на серой шерсти — горелые пятна пежин от шеи до репицы хвоста.

И только ослепительно-белые клыки, обнажённые в немом оскале, оставались невредимыми и первозданными.

Разъярённый до крайней степени, он ничего не понимал, не чуял, да и вряд ли что видел, лишь угадывая перед собой человека. И все — от бешеного пенного оскала до пружинистой, хищной походки и поджатого полена — все в нем было звериным. Совершённый им за краткую жизнь величайший путь эволюции был уничтожен, превращён в ничто за считанные часы.

Достойную казнь придумал Ослаб, решил вернуть ему Ярое сердце, сведя в Судном Пиру с очеловеченным зверем…

Ражный не мог даже изготовиться, принять какую-то стойку, положение — опыта схваток с хищниками не было, он лишь мечтал отыскать берлогу и потягаться силами с медведем.

А волк уже имел опыт, расправившись с Кудеяром: судя по следам, схватка длилась полчаса, не меньше — не так-то просто было взять одичавшего лесного человека…

— Молчун? — негромко окликнул он, более оттого, что был растерян и ошеломлён видом волка.

Тот не услышал, захлёбываясь от ярости, сделал первый скачок и, не останавливаясь, в тот же миг — стремительный боевой бросок. Ражный отшатнулся, волчьи клыки захватили пояс аракса и, сдёрнув с него кованую бляху, оставили два глубоких, будто отштампованных следа. И только сейчас он вспомнил, что вышел на поединок в чужих одеждах, напитанных незнакомыми волку запахами, если он что-то мог улавливать разбитым носом со вздувшимися ноздрями.