Алла Белолипецкая - Орден Сталина

Правда, Коля раз пять или шесть пропадал куда-то на полдня или даже больше, но всякий раз отговаривался тем, что за учебниками забыл о времени, и Миша ему верил. На самом же деле Скрябин в течение этих отлучек либо звонил по телефону из какой-нибудь будки на улице (не желая пользоваться аппаратом в своей комнате), либо шел в Ленинскую библиотеку, где штудировал подшивки газет за последние тридцать лет. Правда, не все газеты интересовали его: только те, даты выхода которых относились ко времени крупнейших воздушных катастроф.

Так всё шло до самого конца июня, а двадцать восьмого числа, в четверг, сдав последний экзамен за первый курс, Николай снова отправился на отцовскую дачу.

– Интересно, – сказал Колин отец, – кто тебе удружил с таким направлением на практику? Если хочешь, я это выясню.

Они вновь сидели на той же скамейке, где беседовали в прошлый раз; только теперь солнце уже закатилось, вокруг них зудели комары, и в сумерках Коля почти не видел папиного лица.

О месте своей летней практики юноша узнал еще месяц тому назад, когда утром 26 мая его и Мишу Кедрова вызвали в деканат юридического факультета МГУ, где им вручили по листу плотной бумаги с круглыми гербовыми печатями.

– Нет, – Николай взмахнул рукой, то ли отгоняя комара, то ли отметая саму возможность подобного выяснения, – не надо. Такая практика – мечта любого студента-юриста.

В МГУ пришли два запроса с Лубянки: студенты Скрябин и Кедров вызывались для прохождения летней практики в НКВД СССР. На университетское руководство это произвело впечатление: первокурсникам обычно предлагалось практиковаться в народных судах и районных отделениях милиции.

Отец глянул на Николая с сомнением.

– Неужто тебе не интересно?.. – начал было он, а затем умолк на полуслове, посмотрел на своего отпрыска испытующе и только покачал головой.

– Лучше скажи мне, – проговорил Николай, – удалось ли что-нибудь узнать о другом ?

– А, о девочке – Коровиной Тане? Представь себе, это оказалось труднее, чем я думал. Ты же просил навести справки негласно. Так вот, примерно двадцать разных людей мне сообщили: она погибла вместе с родителями. И если бы ты не заверил меня, что самолично ее спас, я бы им, пожалуй, поверил. Но, в конце концов, истина выплыла наружу. Пару дней назад я через десятые руки получил сведения, что в Морозовскую детскую больницу, в ожоговое отделение, восемнадцатого мая была доставлена девочка примерно пяти лет, по описанию – точь-в-точь твоя крестница. В регистрационный журнал ее не записали, зато поместили в специальный бокс и уход за ней обеспечили отменный. Так что она идет на поправку.

– А навещает ее кто-нибудь?

– Представь себе, да. Сейчас скажу – кто. – И Колин отец полез в нагрудный карман рубашки за листком бумаги – но полез как-то нарочито, словно в действительности не нуждался ни в каких вспомогательных записках.

«Неужто к ней пустили бабушку?» – успел подумать Николай. Но всё оказалось не так.

– Это ее родственник, – проговорил сановный дачник, вытащив из кармана шпаргалку, – дядя, кажется. Он – не последний человек на Лубянке. Григорием Ильичом его зовут, а фамилия его – Семенов.

– Дядя … – шепотом повторил за ним Коля.

Лицо его побелело и исказились, но не от злобы, нет: на миг оно сделалось лицом маленького мальчика, лет шести с половиной на вид.

Звонок в дверь раздался в половине второго дня 27 июня 1923 года, когда юная нянька только-только закончила кормить шестилетнего Колю обедом. Сквозь пурпурные атласные шторы, которыми завешены были выходившие на южную сторону окна, пробивался приглушенный, струящийся зноем свет. Половина мебели белела полотняными чехлами: хозяйка с внуком на следующий день должны были выехать на дачу. Их домработница уже отправилась туда – приготовить всё к их приезду, и забрала с собой Вальмона. Вероника же Александровна перед отъездом наносила визит аптекарю, жившему на другом конце города; тот исполнял для неё какие-то особые заказы. Так что в четырехкомнатной ленинградской квартире на Каменноостровском проспекте в этот час не было никого, кроме Коли и его няни.

Квартира эта, располагавшаяся в последнем, пятом этаже бывшего доходного дома, имела два выхода: на парадную лестницу и на черную. Трель звонка доносилась со стороны парадной двери, к которой – с некоторой неуверенностью – и направилась Колина няня, семнадцатилетняя Настя: симпатичная русоволосая девушка с карими глазами и румяным круглым лицом. Она привыкла к тому, что в отсутствие хозяйки, Вероники Александровны, никто к ним в гости не захаживает.

Коля, уже устроившийся на диване в гостиной с «Островом доктора Моро» Герберта Уэллса, отложил книгу и прислушался.

– Кто там? – спросила Настя, стоя на некотором отдалении от двери, даже не притрагиваясь к щеколде.

И мальчик услышал, как бесцеремонный мужской голос ответил из-за двери: «Открывай, гэ-пэ-у».

Что означает это сочетание звуков – Коля знал очень хорошо, хотя и не имел представления о том, что в 1923 году Государственным политическим управлением именовалось некое лубянское ведомство. «ГПУ – просто шайка бандитов», – сказала как-то в разговоре с одной из своих знакомых Колина бабушка. Мальчик это определение тотчас запомнил, а потому крикнул теперь Насте:

– Не отпирай дверь! – И, вскочив с дивана, выбежал в прихожую: остановить свою няньку, если та вдруг решит его не послушать.

Девушка, однако, и сама не жаждала впускать визитеров. Побелев лицом, она прошептала почему-то: «Так вот в чем дело…», а потом обернулась к Коле и кивком головы указала ему на дверь черного хода. Мальчик мгновенно ее понял и побежал к двери на черную лестницу.

Вернее – ему показалось, что он побежал . Ноги мальчика вдруг одеревенели, словно он три часа провел на морозе без валенок, а выступивший на его лбу пот сделался ледяным. Удивленный, но пока еще не испуганный, Коля повернулся к няньке – и увидел, что изо рта у Насти при каждом ее выдохе (а дышала она часто) вырывается пар.

А затем повторно раздалась фраза: открывай, ГПУ ; только теперь она звучала тягуче, с завыванием, и в чрезвычайно низком регистре. Как будто граммофонную пластинку проигрывали на замедленных оборотах.

Настя – тяжело, словно шла по пояс в снегу, – двинулась ко входной двери. «Не надо!» – собрался крикнуть ей Коля. Но, во-первых, его язык заледенел, как и всё его тело, а, во-вторых, застывший в Настиных глазах ужас, ясно показывал: она и сама понимает, что не надо , но вот идет же открывать! Коля – тоже в замедленном темпе, увязая в том же самом сугробе , – побрел к девушке и почти успел: повис на одной ее руке. Однако другой рукой Настя в этот же миг повернула ключ в замке.