Алла Белолипецкая - Орден Сталина

На полке, куда Николай положил ауроскоп, лежала целая стопка старых газет. Юноша взял одну из них, и тотчас на пол посыпались маленькие картонные прямоугольники, пробитые компостером. Стебельков кинулся их подбирать и складывать обратно – к газетам, пока Скрябин обертывал ауроскоп газетной бумагой.

Когда чекист ушел, держа под мышкой подарок , Коля бросил взгляд на полку под вешалкой, где осталась лежать целая кипа прокомпостированных билетов Ярославской железной дороги. С Ярославского вокзала ездила к своей приятельнице Колина старушка-соседка, а использованные билеты всякий раз оставляла в коридоре, забывая их выбрасывать.

По этой причине или по какой-то другой, но в тот же самый день, ближе к вечеру, Скрябин посетил здание Ярославского вокзала. Вошел он туда, неся за спиной большой брезентовый рюкзак, явно набитый чем-то тяжелым, а оттуда вышел уже без рюкзака.

Николай поведал своему отцу басню, в которой были и поврежденный квартирный замок, и распахнутые двери комнаты, и даже исцарапанный книжный шкаф; не было в ней одного только Стебелькова. По версии Коли, у себя дома он обнаружил все перечисленные безобразия, однако самого вора не застал.

– Книги твоей бабушки – они и впрямь такие ценные? – спросил Колин отец.

– Чрезвычайно, – произнес Николай веско. – И мне хотелось бы найти для них более надежное место.

– Можно перевезти их в мою квартиру в Кремле, – предложил сановник.

– А если их там кто-нибудь увидит?

– А, ну да! – Отец Николая досадливо взмахнул рукой: он позабыл, что за книжицы хранились у его сына. – Конечно, их лучше поместить подальше от чужих глаз.

Поразмыслив, он вытащил из нагрудного кармана рубашки блокнот и карандаш и набросал какой-то адрес.

– Вот, возьми. – Вырвав листок, он протянул его Коле. – На улице Герцена есть один дом… Там недавно освободилась квартира – бывшая привратницкая, крохотная, но с отдельным входом. Как зайдешь с улицы в арку, увидишь дверь налево. – (Откуда отец знает об этой квартире, да еще в таких подробностях, Коля не рискнул поинтересоваться.) – Запасной ключ от неё спрятан за дверным косяком, сверху, ты его сразу отыщешь. Можешь в эту квартирку перенести свои книги безбоязненно – туда никто не въедет. А пломбы со входной двери просто сорвешь…

Если б отец Николая Скрябина узнал, чем занялся его сын, когда все улеглись спать, он, вероятно, пожалел бы и о своей сговорчивости и о том, что не указал Коле на дверь, едва тот появился на пороге его госдачи.

В на госдаче Колиного отца имелся, по тогдашнему обычаю, небольшой кинозал, куда привозили на просмотр только что вышедшие картины. И глубокой ночью Николай сидел в будке киномеханика, глядя сквозь окошечко в стене на полотнище экрана. Просматривал он ту самую пленку, из-за пропажи которой на Лубянке разгорелся такой сыр-бор.

Похищенный Колей фильм – точнее, часть фильма – не имел ничего общего с авиакатастрофой над Ходынским полем. Скрябин увидел на экране толпу бодрых граждан, вышагивавших на фоне огромной плотины, и понял, что пленка запечатлела открытие Беломорско-Балтийского канала – помпезное мероприятие, на котором присутствовали первые лица государства. Неясно было только, почему фрагмент документальной ленты о событиях двухлетней давности стал вдруг уликой для НКВД?

Просмотрев пленку один раз (и обнаружив на ней среди прочих высоких гостей и наркома Ягоду, и своего отца), Коля стал прокручивать ее вторично. Вот тут-то его и ждало открытие.

Время от времени то за спиной у Генриха Григорьевича (уже нацепившего на себя орден Ленина, врученный ему как созидателю чудо-канала), то за плечом у наркома, а то и вовсе рядом с ним появлялся рослый мужчина в форме НКВД со знаками различия комиссара госбезопасности 3-го ранга. Сколько бы раз ни мелькал он в кадре, с какого бы ракурса ни снимала его камера, лицо чекиста от этого не менялось. Точнее говоря, не менялось полное отсутствие этого лица, вместо которого пленка показывала лишь размытое, лишенное четкого контура пятно.

– Семенов, – прошептал Коля. – Теперь всё ясно. Она это обнаружила и по неосторожности сообщила ему … И Григорий Ильич, чтобы ее устранить, решил состряпать против неё дело.

Непонятно было только, почему для устранения одной-единственной женщины негодяю понадобилось организовывать авиакатастрофу? И каким образом ему удалось сделать так, что несчастный Благин уронил свой самолет на крыло «Горького»? А главное: как теперь вызволить Анну, доказать ее невиновность?

Стебельков, с которым Николай успел встретиться до отъезда на отцовскую дачу, сообщил, что следствие по делу кинодокументалистов пока идет, но скоро должно завершиться: почти ото всех подозреваемых получены признательные показания. Коля сунул Ивану Тимофеевичу довольно пухлый конверт с деньгами, и тот долго благодарил его. Скрябин заручился также обещанием Стебелькова немедленно сообщать ему все новости о судьбе кинодокументалистов и не сомневался, что обещание свое тот сдержит. Увы: по окончании следствия, после передачи материалов в Особое совещание НКВД, где решения выносились без проволо́чек и не отличались разнообразием, приходилось ожидать только одной новости: о расстрельном приговоре для красавицы-кинооператора и ее товарищей.

Когда на следующий день Николай возвратился домой, он первым делом распахнул свой гардероб и вытащил оттуда чемодан, набитый книгами. В чемодане этом находился и фотографический альбом Колиной бабушки, а в нем – склеенная из обрывков Аннина фотокарточка. Скрябин хотел еще разок взглянуть на неё, однако альбом в его руках раскрылся так, что снимок красавицы оказался к юноше обратной стороной. А на противоположной странице Николай увидел ту заметку: о крушении аэроплана в 1911 году. И теперь он как следует разглядел фотографию, которая её сопровождала.

Июнь 1935 года. Москва. —

Июнь 1923 года. Ленинград

Весна закончилась, и началась летняя экзаменационная сессия. Связанные с нею заботы на время отвлекли Николая и Мишу (не вполне осведомленного об истинном положении дел: его друг не стал рассказывать ему о Стебелькове) от предпринятого ими расследования. По крайней мере Михаил был искренне уверен в том, что отвлекли. Да и то сказать, дело «Максима Горького» с самого начала обещало зайти в тупик, поскольку для его раскрытия требовались чрезвычайные меры и чрезвычайные же возможности.

Правда, было обстоятельство, благодаря которому возможности Скрябина и Кедрова могли в скором времени расшириться, но – ненамного. А пока с утра до ночи Николай и Миша пропадали то в аудиториях, то в библиотеке университета. Или сидели дома, обложившись учебниками и тетрадями, с тяжестью в головах, с мелькающими перед глазами печатными и рукописными строчками.