Алла Белолипецкая - Орден Сталина

Это было издание на французском языке, и раздел, который Николай открыл, назывался Simulacres [6].

Поначалу вроде бы ничего и не происходило. Анна лежала себе среди горящих свечей, как покойница на отпевании, и даже воздух вокруг неё не колыхался. Перемены начались минуты через две: тело Анны вдруг стало само собой приподниматься над пыльным полом, и со всех сторон красавицу обволокли пылевые завихрения. Зависла она невысоко – в каких-нибудь тридцати-сорока сантиметрах над серыми каменными плитами. И – не открыла при этом глаз, не произнесла ни слова, не шевельнула даже пальцем.

Николай продолжал читать, но одновременно наблюдал за тем, как прямо под Анниным телом, слепляясь из неизвестного науке вещества, на полу образовывается точное подобие рыжеволосой красавицы.

Удивив и патологоанатома, и Стебелькова, Григорий Ильич вдруг резко повернулся и почти на прямых ногах пошагал – не к каталкам с другими трупами – к груде одежды, снятой с покойников и сваленной теперь в углу. Склонившись над ней, чекист стал разгребать кошмарное тряпье – отбрасывая назад то, что не удовлетворяло его требованиям; более всего он походил в тот момент на трущобного пса, роющегося в помойке.

Наконец (издав нечто вроде рычания, отчего сходство с псом еще более усилилось) Семенов выхватил из груды одежды окровавленную гимнастерку цвета хаки. Именно она была на кадавре, которого Григорий Ильич пожарным топором изрубил на куски.

– Товарищ Семенов, что… – сунулся было к шефу Стебельков, но тот глянул на него с такой яростью, что у Ивана Тимофеевича язык мгновенно прилип к гортани.

Семенов же принялся исследовать каждую пядь окровавленной тряпки и добрался, наконец, до подмышек гимнастерки. Там, вперемешку со следами пота и крови, имелись серые пятна явно неорганического происхождения. Григорий Ильич начал тереть их – усердно, как старательная прачка; Стебельков и служитель морга взирали на это, разинув рты.

Лишь тогда, когда руки Семенова сделались серыми от театрального грима, позаимствованного Колей в студенческом театре МГУ, чекист распрямил спину и произнес – пролаял:

– Делайте вскрытие трупа. – Он кивком головы указал на рыжеволосую покойницу. – Немедленно. Прямо при мне.

Вероятно, это был первый случай в карьере судебно-медицинского эксперта, когда он приступал к своей работе с явным сожалением. Рука не поднималась кромсать скальпелем это тело: с сияющей белой кожей, с изгибами столь соблазнительными, что и при таких обстоятельствах ими трудно было не восхищаться. Но – Семенов стоял тут же, за плечом у патологоанатома, и тому некогда было предаваться сантиментам.

Привычною рукой врач сделал Т-образный надрез на теле, вскрыл грудную клетку женщины – легко, как открывают саквояж, – и ахнул. Картина, открывшаяся взору судмедэксперта, была такова, что бедняга выронил реберные ножницы и, сорвав с лица очки, судорожно принялся их протирать.

Семенов, стоявший рядом с патологоанатомом, вмиг всё понял и грязно выругался, добавив к матерным словам какое-то непонятное, нерусское слово – явно кого-то обвиняя. Судмедэксперт даже не попытался вникнуть, кого чекист считает повинным в невиданном зрелище, которое им предстало. И кого тут вообще можно было винить? Удивительнейший феномен, да и только!..

Все внутренние органы рыжеволосой женщины: сердце, легкие, печень и всё остальное – были крохотными, будто у новорожденного младенца. В желудке не было даже намека на остатки хоть какой-то пищи, а кишечник трупа напоминал несколько перекрученных жгутиков – что-то вроде эмбриональных пуповин.

Семенов молча ринулся к выходу. Только оказавшись за двойными дверями морга, он дал волю своему гневу и во второй раз прошипел то слово, которое давеча не разобрал судмедэксперт:

– Симулякр … Она сотворила свой симулякр! И помогал ей живой , загримированный под труп.

Он должен был ожидать чего-то подобного уже после того, как эта ведьма напустила на него кадавра. Семенов сам на себя удивлялся: как ему не пришло в голову еще там, в подвале, вспороть трупу женщины живот?

Впрочем, комиссар госбезопасности и теперь продолжал кое в чем ошибаться: в том, что сказал – она сотворила . Относительно же симулякра – бездушной копии живого существа, созданной при помощи эзотерических приемов особого свойства, – он всё угадал верно. Григорию Ильичу – в давние-давние годы, когда он носил еще другое имя ( Гарет Ллевелин Симмонс ), и самому случалось баловаться такими вещами. Один человек научил его этому: великий врач и эзотерик.

– Теперь можете двигаться, – разрешил Николай.

Анна уже не висела в воздухе: возлежала на холодной безжизненной копии своего собственного тела. Скатившись с самой себя, она оглядела симулякр с некоторой завистью: изумительная кожа, изумительные волосы – так должна была выглядеть она сама, если б не провела последние два месяца в главной тюрьме НКВД.

Коля тоже посмотрел на свое творение – и неожиданно для себя смутился так, как никогда раньше за всю свою жизнь.

– Вам придется переодеться… переодеть simulacre в свою одежду, – слегка сдавленным голосом произнес он. – А потом вы наденете на себя вот это. – Он указал на платье и туфли своей сбежавшей подружки.

– А… всё остальное? – поинтересовалась Анна. – Я имею в виду – белье?

– Белья, к сожалению, нет, – признался Скрябин. – Зато я прихватил кое-что другое.

И он выложил перед Анной (стараясь не глядеть на ее обнаженную копию) полный комплект косметики и белокурый кудрявый парик.

Двумя часами позже, когда в подвале уже улеглась тревога (оба нарушителя спокойствия были мертвы – мертвее не бывает), в столовой НКВД, где перекусывали многочисленные люди в форме, появилась странная парочка. Непонятно было, откуда вообще взялись эти двое.

Мужчина был очень молод, но носил форму сержанта госбезопасности – стало быть, уже успел окончить школу или курсы ГУГБ НКВД или пройти соответствующий стаж работы. Что же касается женщины, которую он держал под руку… Многие, многие из тех, мимо кого она проходила, переставали есть и долго, выворачивая шею, глядели ей вслед.

Ярко накрашенная красотка с колышущейся грудью, явно не стянутой лифчиком, шла, высоко держа белокурую голову. Платье было ей коротковато, и стройные ее ноги были видны всем почти до середины бедра. Глаза ее – цвета кобальтового стекла – как будто излучали свет. Одно только портило дамочку: чересчур темный загар, делавший ее лицо, шею, руки и ноги коричневыми, как едва разбавленный молоком кофе – словно особа эта несколько месяцев кряду провела под палящим солнцем.