Василий Горъ - Проклятие короля

— Да, эрр Маалус! — кивнула я. И холодно улыбнулась: — Крысу убила я…

— Зачем, баронесса?

— Он посмел угрожать мне и моим близким. И невесть с чего взял на себя смелость решать, кому жить, а кому умирать…

— Вы это… обо мне? — В глазах мага вдруг блеснула такая боль, что мне стало не по себе.

— Ты — единственный маг во всем лене, кто не пытался втоптать в грязь мой Дар… — криво усмехнулась я. — Все, что я сейчас умею, я умею благодаря тебе. Поэтому вправе считать тебя близким человеком. Ты не находишь?

Эрр Маалус сглотнул подступивший к горлу комок, потом расправил плечи, опустился на одно колено и четко произнес:

— Баронесса Меллина Орейн! Я, эрр Маалус по прозвищу Облачко, буду защищать вашу жизнь и вашу честь до последнего вздоха. Клянусь Создателем…

Я тут же оказалась на ногах. И, выхватив из ножен кинжал, уставилась в глаза коленопреклоненного мага:

— Я — Темная. Чудовище, способное ввергнуть мир в пучину кровавого безумия. Ты понимаешь, кому ты даешь вассальную клятву?

— Моя жизнь принадлежит вам, баронесса. И если вы решите, что этот мир вам не по душе, я помогу его уничтожить…

Клинок медленно опустился на его плечо.

— Я, баронесса Меллина Орейн, принимаю твою клятву. И, в свою очередь, обязуюсь защищать тебя и твои интересы, а также быть достойной твоего уважения. Клянусь Создателем…

Подъем на перевал Последнего вздоха меня чуть было не доконал — перестрела за два до вершины один из моих носильщиков поскользнулся на обледеневшем участке тропы и выпустил из рук носилки. От удара затылком о валун я ненадолго «поплыл». Поэтому не сразу сообразил, что скольжу к пропасти.

Вцепиться здоровой правой рукой в подходящий камень удалось далеко не сразу. А только попытки с четвертой. Каждая из которых словно рвала меня на части. Последний рывок оказался такой силы, что я явственно ощутил, как у меня расходятся швы. На груди, животе и левом бедре.

Дешевенький амулет Малого исцеления, отданный мне Марчем, кровотечение кое-как остановил. Но ненадолго — уже через час повязки, наложенные на мои раны, снова пропитались кровью…

…Коротенькая остановка у околицы деревни Белый Камень, во время которой Лисица сбегал за знахаркой, показалась мне вечностью: судя по жуткой слабости и непрекращающемуся головокружению, крови я потерял достаточно много. И теперь балансировал на грани потери сознания. Или ухода в Сияние.

Момента, когда Марч подтащил ко мне визжащую и упирающуюся Ярену, я не уловил. Видимо, как раз пытался не уйти за Грань. Поэтому открыл глаза только тогда, когда ощутил слабенький прилив сил. И почти сразу же повернул голову направо. Туда, откуда до меня доносилось злобное сопение и полупридушенные проклятия Ярены:

— Все, ожил твой труп, ожил! Разуй глаза, Лисица! И оставь меня в покое!!! Ну, что стоишь-то? Увози его во Тьму! Или куда подальше!

С трудом сфокусировав взгляд на лице бьющейся в руках охотника знахарки, я благодарно улыбнулся. И вызвал новый поток проклятий:

— Скалится! Прям как Темный Жнец! У-у-у, глаза бы мои тебя не видели! Отпусти меня, Марч! А то, клянусь Создателем, лишу тебя мужской силы! Фу… Наконец-то… Проваливай! И… без денег не возвращайся…

Что ей ответил охотник, я не услышал — мое сознание медленно заволакивала тьма, и перед моим мысленным взором замелькали картины боя на Полуночном тракте…

…Следующий раз я пришел в себя уже ночью. И, открыв глаза, уставился на усыпанное звездами небо.

Боли не было. Слабости — тоже. Только во рту ощущалась какая-то горечь. С легким привкусом крови.

Чуть позже пришли запахи и звуки — сначала потянуло поджаренным хлебом, потом раздалось недовольное бормотание Марча. А чуть позже я расслышал потрескивание сгорающего в костре сушняка. И голос невесть откуда взявшейся рядом с костром Марыськи:

— …ну, и Жнец тебя забери! Как-нибудь обойдусь…

Решив, что голос девушки мне почудился, я принялся шарить около себя правой рукой, пытаясь нащупать хоть какое-то подобие ночной вазы: организм требовал своего. И желательно побыстрее…

— Вона, слышишь? Его милость очнулись! — ехидно усмехнулся Лисица, и в то же мгновение до меня донесся шелест травы. И хруст сухих веток под чьими-то ногами. А потом надо мной возникло освещенное сполохами костра лицо. Лицо пастушки из Седого урочища.

— Ну, как вы, ваша милость?

Решив, что она вряд ли увидит мою ухмылку, я негромко пробормотал:

— Бывало и получше… А что ты тут делаешь?

Девушка немного помолчала, а потом, посмотрев в сторону костра, фыркнула:

— Я подумала, что один Марч за вами не присмотрит. Менять повязки, обмывать, выносить ночную вазу… Он — мужик! Что с него взять? А потом мужики сказали, что у вас раны разошлись… Вот я вдогонку и понеслась…

— А стадо?

— Оно уже в деревне. Разошлось по хозяевам… В общем, до весны я никому не нужна…

…Часа через полтора, когда Марыська закончила обмывать и перевязывать мои раны, а от костра уже раздавался храп охотника, я вдруг почувствовал, что жутко проголодался. И готов съесть целого поросенка. Жареного… Или сырого… Или пару-тройку куриц, уток или индюшек…

Увы, мяса в припасах не оказалось. Никакого. И мне пришлось ограничиться овечьим сыром и хлебом, прихваченным пастушкой из деревни. Впрочем, хлеб, по которому я, оказывается, успел соскучиться, был таким вкусным, что я, прожевав последний кусочек, вдруг почувствовал себя счастливым.

— Вы… это… что, улыбаетесь? — осторожно стряхнув с меня хлебные крошки, удивленно спросила Марыська.

Я кивнул:

— Сыт. Чист. Голова не кружится. А еще я знаю, что дня через два мы доберемся до замка. И что там меня быстро поставят на ноги…

— Жена? — лишенным эмоций голосом спросила девушка.

Я снова улыбнулся: истинный смысл вопроса, рано или поздно задаваемого любой уважающей себя женщиной, лежал на самой поверхности. И не удивлял.

— Нет. Сестра остановит кровотечение и затянет раны, а потом отец оплатит услуги настоящего жреца…

— Здорово… — горько вздохнула пастушка. — А у меня нет ни сестры, ни отца, ни реб… родственников… И уже никогда не будет…

В свете почти прогоревшего костра ее лицо вдруг показалось мне почерневшим от горя. И я еле слышно спросил:

— Почему?

— Потому, что я — Порченая. А это — навсегда… — вздохнула она. И, смахнув с лица непрошеную слезинку, растворилась в ночной тьме…

…Следующие два дня Марыська подходила ко мне только для того, чтобы обмыть, перевязать раны или освободить ночную вазу. И при этом молчала, как миардианский шпион в пыточной палате Тайного приказа. Марч Лисица, заметивший изменения в ее отношении ко мне, периодически похохатывал: