Анна Старобинец - Первый отряд. Истина

Для использования атбаша не нужен ключ. Нужно просто знать, что букве, имеющей номер N с начала алфавита, соответствует буква, имеющая тот же номер N с конца. То есть первой букве соответствует последняя, второй — предпоследняя, ну и так далее. Тогда А=Я, Б=Ю, В=Э… Тогда полученное мною с адреса podbelsky33@gmail.com послание читается так:

«Агент N1

В переписке с куратором вам было приказано использовать шифр. Вы обязаны строго следовать инструкциям.

Продолжайте поиски Надежды Руслановой. Только ей известно, как победить в новой войне».

Я спокойна. Я дышу глубоко и ровно. Зашифрованное письмо с того света? Вероятность мала. Шифр атбаш — самый древний в мире алгоритмический шифр подстановки. И самый простой. В интернате мы потом изучали и кое-что посложнее… А атбаш может использовать любой человек, мало-мальски знакомый с основами шифрования и умеющий писать и считать. Любой человек, заглянувший в мой белый конверт с документами. Любой человек, взломавший мой электронный ящик и узнавший пароль…

Два часа ночи. Дурное, темное время. Время, когда ничего не стоит рассказывать, предпринимать, выяснять. Время снов… Я выхватываю из кармана мобильник и звоню Эрвину. Два часа ночи. Он не спит. Он говорит свое мягкое «да» после первого же гудка.

— Атбаш, — говорю я.

— Прости, что?! — неподдельное изумление.

— Атбаш.

— Это какое-то израильское приветствие?

— Это шифр. На котором ты написал мне письмо.

— Я не писал тебе писем, — говорит Эрвин.

Он не врет, он встревожен.

— …У тебя все хорошо? Ты в гостинице? Хочешь, я приеду к тебе прямо сейчас?

Я молча нажимаю отбой. Я поднимаюсь к себе, я оставляю незапертой дверь. Я раздеваюсь, иду под душ и смываю с себя весь пот, грязь, страх, правду и морок этого дня. Я брею под мышками, чищу зубы и крашу на ногах ногти. Я распечатываю купленные накануне английские духи, которые, по словам продавщицы, раскроются на мне слой за слоем — и тот, кто будет дышать рядом со мной, в начале вдоха почувствует легкий аромат зеленого чая, ириса, колокольчика и бергамота, затем, в середине, пряность кардамона, розового перца, мандарина и корицы; и в самом конце, уже на исходе вдоха, он втянет в себя густой, дымно-древесный запах белого мускуса, гаитянского ветивера и ливанского кедра… Я брызгаю немного духов на шею, запястья и грудь. Я знаю, что продавщица врала насчет колокольчиков и ветивера, — вероятно, их нет в составе духов. Но это не важно.

Я беру телефон, не одеваясь, сажусь на кровать по-турецки и накрываюсь с головой одеялом. Это мой домик. Мой душный домик без окон, меня в нем никто не увидит. Полтретьего ночи. Дурное, темное время, когда ничего не стоит рассказывать, предпринимать, выяснять… Она не спит. Она говорит свое сухое «хало» после первого же гудка.

Я в домике. Я шепчу в трубку:

— Зачем? Зачем вы мне все рассказали? Чего вы хотите?

Она молчит. Потом выдыхает мне в ухо сухой телефонный треск.

— Шестьдесят четыре, — говорит она.

— Что?

— Шестьдесят четыре года назад японский хирург снимал с моего лица последние швы. Чтобы меня отвлечь, чтобы я не вздрагивала от звуков рвущихся ниток и холодных прикосновений металла, он рассказывал мне о верованиях своих предков. Его предки считали, что имя человека неразделимо с его душой… Шестьдесят четыре года назад я отказалась от своего имени. Предала невиновных и заключила сделку с чудовищами. Шестьдесят четыре года я прожила в молчании и страхе. Я почти позабыла свое настоящее имя… А потом пришла ты — и снова его мне вернула. Ты как ангел, несущий свет истины…

— Еще один ангел?!

— …Не перебивай, я все-таки тебя вчетверо старше. Мне восемьдесят один год. И я предатель со стажем. Когда ты рассказала, что ты из того интерната, я вдруг поняла, что мне пора перестать бояться земных чудовищ. Земной страх — ничто по сравнению со страхом господним…

— Это все очень поэтично, но…

— …На Той Стороне я не встречусь лицом к лицу с теми, кого предала: такие, как я, не умирают как воины и не попадают в Сумеречную Долину… Но там, куда отправляются предатели и лжецы… Я уверена, что там меня поджидают чудовища куда более страшные. И возможно, они будут хоть немного милостивее ко мне, если здесь я помогу девочке, которая хочет знать истину. Девочке, которая осталась совсем одна. Девочке, чьих друзей уничтожил мой муж Клаус Йегер.

— Ваш муж?!

— Компания «Риттер Ягд». Не только фаст-фуд. Есть еще медико-биологические программы. Например, «Йегер Йюгенд», «Охотничья молодость» — лекарство, блокирующее процессы старения… Например, проект РА, «Риттер Антворт» — «скажи нет депрессии». Они разрабатывают средство, вызывающее ощущение счастья. «Грипп счастья», по аналогии с вирусом, или, если угодно, «гриб счастья», по аналогии с ядерным грибом, так шутит мой муж. Летучее вещество без формы, цвета и запаха, распыляется в воздухе и удерживается в нем часами, проникает мгновенно через поры кожи и легкие, уже через несколько секунд перестает определяться в крови. В малых дозах — высокоэффективный антидепрессант. В больших дозах — высокоэффективное орудие убийства. У сильного счастья слишком много побочных эффектов. Слишком много адреналина, слишком большая нагрузка на сердце, мозг, легкие, сосуды, нервные клетки… Оставаться в помещении, где распылен «вирус счастья», дольше трех-четырех минут смертельно опасно. А уйти невозможно. Разве можно уйти, когда счастье так велико?… Они проводили эксперименты на крысах, потом на обезьянах. Обезьяны и крысы сидели в открытых вольерах и клетках, вдыхали свою смерть и не хотели уйти. Смерть от естественных причин — вот что случалось с крысами и обезьянами, которые испытывали слишком сильное счастье. Вот что случилось с твоими друзьями в интернате «Надежда». Вот что случится со всеми, кому объявят войну…

Я больше не слушаю. Я нажимаю на маленькую красную кнопочку, и телефон гаснет. Я сижу в темноте. Я в домике.

В моем домике меня никто не заметит.

В моем домике меня никто не обидит.

Он заходит без стука, он обнимает меня вместе с домиком, потом он бережно его разрушает. Он стягивает с меня одеяло, он залезает ко мне, он говорит:

— Ты пахнешь корицей и кедром.

Когда все заканчивается, он водит рукой по моей голой спине и шепчет:

— У тебя здесь звездное небо…

У меня много родинок, и при желании в них действительно можно разглядеть пару созвездий.

— Ты уже говорил, — шепчу я.

А потом спрашиваю:

— Как же учитель йоги? Как же «семечки»? Ты нарушил его инструкцию, потерял свою силу…

Несколько секунд он смотрит на меня так, будто не понимает, о чем я. Потом накрывает нас с головой одеялом и говорит: