Анна Старобинец - Первый отряд. Истина

… Бывает так, что твой Буратино давно уже владеет ключом, а тебя водит за нос. Я швыряю газету на стол перед двоюродным дедушкой. Я швыряю программку фестиваля «Международная неделя Лапландии». Его имя и отчество написаны на голубом фоне, между рогами оленей. «Сергей Рудольфович Данилов».

— Рудольф Месин, — говорю я. — Ваш отец. Мой прадед.

Он молчит.

— Ваша фамилия! — кричу я. — Данилов! — кричу я. — Это фамилия матери!

— Сложно жить с фамилией отца, если он враг народа, — спокойно отвечает Данилов. — Сейчас новые времена, тебе не понять…

— Вы ведь видели Надежду Русланову. Вы ее видели. Она приходила к вашему отцу перед смертью! Вы ведь знаете… Вы что-то знаете! И вы мне ничего не сказали!

— Что ты нервничаешь? Садись. Попьем чайку с клюквой…

— Вы ничего не сказали! Вы читали дневник, вы смотрели бумаги, вы давали советы, и вы все время мне врали!

— Я не врал. Я обещал тебе кров и защиту, и я тебе это дал.

Ярость, густая, темная, липкая, как смола, заполняет во мне пустоту. Там, в самой середине меня. Там, где сходятся ребра. Там, где у человека душа.

— Говори все, что знаешь!

Он молчит. Он закуривает. Мне хочется ударить его по лицу.

— Говори!

Он молчит. Я размахиваюсь и действительно бью его по щеке. Он не успевает от меня заслониться.

Его кожа кажется сухой и горячей, и ломкой, как корка свежего хлеба. В первую секунду мне чудится, что я ее раскрошила и один кусок упал на пол. Потом я вижу, что это просто его сигарета. Он уронил сигарету.

— В ней тоже был равк. — Данилов прижимает руку к щеке. — Ты такая же, как она. Ты приносишь беду. Поэтому я посоветовал твоей матери отдать тебя. Но теперь ты вернулась. Как и она. Она тогда тоже вернулась. И тоже требовала… помощи, правды. И тоже всех погубила.

Он подбирает с пола свою сигарету. Старательно пыхтит, раскуривает. Его правая щека становится красно-лиловой. Я приношу ему чай.

Чай с клюквой. Он шумно прихлебывает. Он говорит:

— Родители Нади — они были из Мурманска. Они дружили с моим отцом… с твоим прадедом… еще здесь. Ну и потом, в Москве, само собой: земляки. У них даже были совместные номера…Телепатические сеансы. Мать рассказывала, что потом, когда… Когда Руслановы не вернулись, когда их признали врагами народа, мой отец хотел взять девочку. Хотел удочерить Надю. Но мать отказалась. Она была нойдом. Она сказала: «В этой девочке равк». Отец не настаивал, он редко с ней спорил. Надю забрали в детдом. Потом перевели в интернат. Какой-то там специальный, секретный… А летом сорок четвертого она вернулась сюда. Пришла к нам среди ночи. Мне было лет семь, но я хорошо ее помню. Потому что тогда я впервые увидел духа. Он сидел в ней, свернувшись, как нерожденный младенец. Мать спросила меня шепотом: «Видишь?» Я кивнул. И она сказала: «Эта девочка принесла нам беду».

— Как она умерла? — спрашиваю я Данилова.

— Кто, мама? Инфаркт.

— Нет. Девочка. Как умерла Надежда Русланова?

У Данилова откуда-то из живота вдруг кукует кукушка. Потом что-то лязгает. И снова кукушка. Он вытягивает из кармана штанов телефон.

Облезлый самсунг кукует весьма натурально. Это, кажется, первый звонок за все время, что я живу в его доме.

— Я вас слушаю. Да, провожу. Да. На Сейдозеро? Группа? Когда? Нет, это вряд ли… Сколько? Простите, я… Хорошо. Что? Клюкву? Да. Сколько?! Да, приходите. И мне тоже, да… До свидания.

Он смотрит на потухший экранчик мобильника, потом на меня, как-то устало и тускло.

— Хотят купить всю клюкву разом… — говорит он громко и монотонно, как будто сам не слышит свой голос. — Сменю мелодию звонка… — он реанимирует потухший экранчик, — у меня такая примета: каждый раз меняю мелодию, если звонит удачный клиент…

Он сонно тычется в кнопки мобильного телефона. Мне хочется снова его ударить. Но я сдерживаюсь. Я спрашиваю его еще раз:

— Как умерла Надя Русланова?

Он не реагирует.

Я трогаю его за плечо — он вздрагивает и поднимает в воздухе руку, словно хочет от меня заслониться. Потом говорит:

— Столько клюквы, зачем?…

И еще говорит:

— А она и не умирала.

Поселок Ревда — в двадцати километрах от поселка Яовозеро. На саамском «ревда» означает место сбора оленей в период осеннего гона.

В период гона возбужденный и истощенный олень ревет и громко храпит. Такой олень называется ревтом.

Оленя не видно. Но рев и храп слышны хорошо. Из окна того дома, который мне указали.

…Смерть циркового — это спектакль, — сказал мне Данилов. — Это был просто спектакль. Все было спланировано: Надя прибегает к нам в дом. Отец прячет ее в сарае. Потом отец сам же выдает ее этим финнам и немке. Они приходят за ней. Отец открывает сарай. Она там в ловушке. Ей никуда оттуда не деться. Она предана, продана. Но там есть канистра с бензином и спички… Она выливает на себя всю канистру… Она смелая девочка, она в отчаянии, смерть ей не страшна…

— Вы Михаил Агеев? — кричу я через окно.

Ревущий мужик на секунду смолкает, пытаясь сфокусировать на мне оловянные пуговки глаз. Пуговки по-прежнему смотрят в разные стороны. Он всхрапывает и бодает лбом раму. Я инстинктивно зажмуриваюсь, спустя секунду догадываюсь, что стекла в раме не было.

…Она не умерла тогда, — сказал мне Данилов. — Это был просто сеанс. Совместный сеанс гипнотизера и нойда. Вдвоем отец и мать были способны на многое. Она не умерла — хотя ее преследователи и видели, как она себя подожгла. Хотя они и видели ее обгоревшее тело. Им казалось, что видели…

— Надежда Агеева, — говорю я мужику-ревту по возможности кротко. — Мне нужна Надежда Агеева.

— Над-деж-жд-дын-нет! — Ревт протяжно обдает меня перегаром, всхлипывает и рушится на пол.

…Мать отвезла Надю в тундру, — сказал мне Данилов. — К каким-то родственникам, она жила у них в чуме. Потом она вышла замуж. Взяла фамилию мужа: Агеева. В пятьдесят первом они переехали в Ревду — там открылся рудник. Она устроилась на Ловозерский ГОК… Она не умерла. Но она принесла нам несчастье. Из-за нее отца расстреляли. Донос от соседей: «в сорок четвертом Рудольф Месин выдал пионерку фашистам»… Она принесла несчастье в наш дом. Ты тоже принесешь мне несчастье…

В оконном проеме появляются другие две пуговки. Они похожи на предыдущие, но пришиты ровнее и лучше вычищены. Они смотрят прямо и злобно.

— Чего надо?

— Здесь живет Надежда Агеева?

— Нет. Чего надо?

— Надежду…

— Нет ее тут давно. Много лет уже. Ушла на болото по клюкву и не вернулась. А чего надо?

— Н-не н-на б-болото! — рычит откуда-то снизу поверженный ревт. — Н-не н-над-до врать, н-не на б-болото, а на р-р-рудник! Она п-под землю ушла! И не вернулась! Ушла п-под землю м-моя надежда!