Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — курфюрст

Я кивнул.

— Не сомневаюсь, Хоффманн особенно добивается моей смерти…

— Вот-вот, — сказал он, — но когда такие простые и прямолинейные люди на чем-то настаивают, то проницательный государь должен хорошо подумать, прежде чем их послушать. Но безрассудство не в вашем характере. Да и когда вы в моем лагере и не уйдете без моей воли, то могу без торопливости понять, в самом ли деле сделали огромную ошибку, положившись на рыцарственность таких монархов, как я? Так вот, сэр Ричард…

— Да-да, слушаю со всем вниманием!

— Вы очень не глупы, — произнес он довольно. — Я это увидел и убедился. У вас есть рассудочность и ясное понимание ситуации. Вы очень разумны, сэр Ричард. Не по годам. Я понял, что, оставаясь королем Сен-Мари, вы можете быть прекрасным деловым партнером, а если вас… лишить жизни, как вы говорите по-церковному изысканно, то с вашими преемниками сперва придется долго ссориться, что-то выяснять, утрясать обиды, да и нет гарантии, что с себялюбивыми дураками смогу договориться.

Я смотрел внимательно, а он закончил благодушно:

— Потому мы с вами заключим очень выгодные для обеих сторон торговые договоры. Мы оба понимаем, что Тоннелем сможем пользоваться только с согласия обеих сторон, а чтоб заблокировать его — достаточно желания одной стороны. И потому мы обречены на взаимное сотрудничество.

Я сказал смиренно:

— Знаете, я сам об этом подумывал. Мы обречены на сотрудничество. Любые ссоры повредят обеим сторонам. Ваше Величество, не буду больше злоупотреблять вашим вниманием…

Он кивнул.

— Действуйте, сэр Ричард.

Я поднялся, поклонился со всей учтивостью и так, чтобы было видно, насколько я благодарен и доволен нашим уговором.

— Ваше Величество…

За пологом только двое стражей, бесстрастные и немые, как каменные статуи, а офицер ждет на расстоянии, чтобы не услышать, о чем был разговор, Гиллеберд не доверяет даже доверенным.

— Мой конь? — спросил я.

Офицер ответил почтительно:

— Он съел горящие угли из походной кузницы, а ваша собачка стащила у солдат самого крупного кабана вместе с вертелом.

Я подал ему золотую монету.

— Отдайте им, пусть утешатся и добудут другого. А собачка вертел не съела? А то если он железный, у нее живот проболит целый день.

Он покачал головой.

— Нет, вертел у нее отнял и сожрал ваш конь.

Я отмахнулся.

— Ну, ему можно.

Солдаты подвели мне арбогастра, он лениво щурится, морда выглядит седой от лохмотьев пепла, довольный.

Я свистнул Псу и вскочил в седло.

— Еще увидимся, — пообещал я.

Мимо проносятся почти опустевшие сады и гумна, словно чуют надвигающуюся беду. Ветер рвет и треплет не только нас троих, но и деревья в лесу и вдоль дорог, то и дело проскакиваем через серое унылое пространство дождя, мелкого и тоскливого. Между низкими тучами изредка пробивается трепещущий и какой-то неуверенный свет северного солнца, вот как далеко меня занесло, хотя на самом деле всего лишь по другую сторону Великого Хребта, о который с той стороны разбивается воздушный Гольфстрим…

Холодно сияет в просветах между тучами металлически серое небо, по земле бегут пугающе черные тени, сами тучи скользят над миром низко и гнетуще, а впереди снова сеется дождь… иногда удается проскочить, но чаще приходится ломиться сквозь ливень с ветром и темнотой.

Замок выступил вдали из тумана, призрачный и загадочный, но когда начал стремительно приближаться, то быстро обрел объем и цвет: одно массивное здание, слишком огромное, чтобы обойтись без внутреннего двора, с четырьмя высокими остроконечными башнями по углам, на высоком холме, что даже не холм, а скала…

Подъехав ближе, я рассмотрел, что к единственным воротам дорога идет вдоль стен, откуда неприятеля не только перестреляют из арбалетов, но и просто камнями закидают или зальют кипящей смолой.

— Здесь не Сен-Мари, — сказал я вслух и с некоторой гордостью. — Здесь каждый дом — крепость…

Пес пошел длинными скачками, а Зайчик, дождавшись разрешения идти следом, во мгновение ока догнал, и уже вместе они остановились перед воротами.

Не давая времени, пока сонные часовые заметят и окликнут, я вытащил рог и звонко протрубил.

Бобик настобурчил уши и мощно гавкнул. Арбогастр посмотрел на обоих и заржал так, что со стен посыпались мелкие камешки, а на башнях затрепетали флаги.

По ту сторону ворот послышались испуганные голоса, заскрипела калитка сбоку в башенке, выглянула голова в круглом шлеме.

— Кто тут… батюшки, это же сам гроссграф!.. Его светлость!

— Он самый, — сказал я ворчливо. — Узнал?

Солдат вскрикнул воспламененно:

— А как же, я с вами был в трех походах! Даже в Турнедо ходил и замок Орлиный захватывал!

— Скоро все Турнедо захватим, — пообещал я. — Надоело такое противное соседство.

Его напарники уже с натугой отворяли створки ворот, арбогастр через узкую калитку не протиснется, на меня смотрели с любопытством и почтением, почти все совсем молодые ребята, а когда взгляды падали на Бобика, то бледнели и начинали прятаться друг за друга.

Мы прошли через ворота упругим шагом победителей, копыта звонко стучат по каменным плитам, будто стальные подковы, хотя Зайчик в них не нуждается.

Пока я неспешно слезал с коня, конюхи опасливо спрашивали, предпочитает ли лошадка кусаться или только лягается, Пес обежал двор на предмет «чего-нить», а в замке нарастала суматоха, наконец я услышал, как за спиной шумно распахнулись двери, а по ступенькам протопали частые шаги.

Ангелхейм был все так же одет щегольски и с нарочитой небрежностью, бледен, как вампир, хотя пышные кудри прекрасного льняного цвета дышат жизнью, широкая перевязь блестит не только золотыми нитями, но и сложными узорами, сапоги с золотыми шпорами выше колен, пышные рукава, богато украшенный камзол, расшитые бисером брюки.

Спускался он с широчайшей улыбкой на лице, глаза горят восторгом, но за три шага до меня вдруг преклонил колено.

— Ваша светлость…

— Дорогой друг, — ответил я с чувством.

Он поднялся, растопырил руки, мы обнялись, он сказал с широчайшей улыбкой:

— Наконец-то смогу принять вас, дорогой мой сюзерен, в моем маленьком, но страсть каком уютном замке!

— Очень уютном, — подтвердил я.

— Кто бы мог подумать, — сказал он с превеликим чувством, — о таком тогда, когда мы искали мелкую компромиссную фигуру для гроссграфства над Армландией.

Мы пошли в замок, я сказал легко:

— Я за это время успел стать эрцгерцогом, если вы не слыхали еще, и даже фюрстом. Но это такие мелочи в сравнении с тем, что я гроссграф такой великой державы, как Армландия с ее замечательным мужественным народом, исполненным… да, исполненным! Всяческими.