Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — курфюрст

Я сказал отчаянно:

— Не решайте сейчас! Дайте мне шанс…

Барбаросса прорычал:

— Да нет шансов…

— Я поговорю с королем Роджером Найтингейлом, — пообещал я. — Королевство Шателлен примет нашу сторону!

Барбаросса угрюмо смотрел на меня исподлобья с нескрываемой злостью.

— Думаешь, — прорычал он, — сэр Уильям не подумал о нем? Шателлен — слабое королевство, армии в нем почти нет, сам король воевать очень даже не любит.

Я сказал умоляюще:

— Но кто же должен быть?.. Кто с той стороны Турнедо? Королевство Варт Генц? У меня с ними торговый договор…

Сэр Уильям поморщился.

— Сэр Ричард, не хватайтесь за соломинку, это не по-мужски. Варт Генц заключает лишь те торговые соглашения, которые выгодны ему. Кстати, как и все мы. С какой стати Варт Генц будет поддерживать вас в ненужной ему войне?

— Не знаю, — ответил я растерянно. — Но какой-то выход же должен быть? Ну нельзя же так… Почему я должен проиграть так сокрушительно?.. Это другие могут, но не я…

Я чувствовал, насколько выгляжу жалким, Барбароссе уже противно, старается вообще на меня не смотреть, а сэр Уильям произнес с великой неохотой:

— Дело в том, сэр Ричард, что для кого-то как раз вы — «другие». Которые проигрывать могут сколько угодно.

Барбаросса подытожил усталым голосом:

— Давайте на этом закончим. Уже ночь на дворе. День был тяжелым… Сэр Ричард, вас проводят в ваши покои. Собачку можете оставить. Спокойной ночи!

Я поднялся, отвесил церемонный поклон.

— Ваше Величество…

Он кивнул, и я удалился в коридор, куда Пес ухитрился выскользнуть, словно умеет становиться худым, как червяк, раньше меня. Молчаливый слуга поклонился и жестом попросил следовать за ним.

Бобик помнит ту комнату не хуже меня, первым взбежал на этаж и сел возле двери, показывая, что вот, нашел, что бы мы без него делали.

— Спасибо, — сказал я, обращаясь то ли к Бобику, то ли к слуге, то ли к тем, с кем разговариваю мысленно. — Спасибо…

Совсем не печалиться нельзя, но и слишком скорбеть — тоже. Мудрецы сказали, что человек пусть белит дом свой, но пусть оставляет небольшое место небеленым в воспоминание о Иерусалиме.

Я напоминал себе эту нехитрую истину, чтобы душа не сгорела в незримом огне отчаяния и злости. Знаю, война — нехорошо, все мыслители ее осуждают, я — тем более, как великий мыслитель и чистейшей души паладин, но как же хочется схватить что-то тяжелое в руку и бить по головам гадов, что посмели, напали, вероломные, подлые, такие вообще не должны жить и загрязнять окружающую среду…

Я отослал слуг, сел на край ложа, скинул правый сапог с натруженной ноги и остался так в тупом оцепенении, когда мысли ворочаются толстые, сонные и отупевшие, а сам я чувствую себя на уровне развития хламидомонады…

Некий сгусток тумана, похожий на пар из кухонного котла, выплыл из стены. Я видел краем глаза и не обращал внимания, но тот не рассеялся, а стал еще плотнее.

Я устало повернул голову, туман с трудом обретает какую-то форму, в верхней части проступило некое подобие лица, тут же смазалось, как под порывом ветра, начало восстанавливаться снова.

— Логирд, — проговорил я, еще не веря себе. — Это ты?

После паузы прошелестело нечто едва слышное:

— Да-а…

— Логирд, — сказал я радостно. — Как я рад, что с тобой ничего не случилось!

В тумане снова проступило лицо, на этот раз удлиненное и с тяжелой лошадиной челюстью.

— Разве, — прошелестело оттуда, — не случилось?

Я сказал бодро:

— Многие хотели бы вот так, как получилось у тебя!

Туман колыхался, я видел, что некромант пытается закрепить формы, но удалось только с лицом, а ниже туман продолжал клубиться бесформенный и неопрятный.

— А я уже устал, — прошелестел все тот же безжизненный голос, лишенный оттенков. — Трудно оставаться… когда ничто животное не держит… Человек не может одним разумом, это я ощутил… И скоро растаю, исчезну…

— Нет, — сказал я в тревоге, — если ты здесь, то это и есть твое чистилище!.. За твое самопожертвование ты не попал в ад, но и в рай тебе нельзя… пока… пока ты не сделаешь что-то важное!

— Боюсь, — ответил он тихо, — не успею. Мне открыто многое, но без низменных человеческих желаний все ненужно, неинтересно, ни к чему…

Я сказал быстро:

— А ты можешь предсказывать будущее?

Он покачал головой.

— Будущего еще нет. Потому предсказать его нельзя. Точнее, невозможно. Кто предсказывает — лгуны. Но могу сказать, что когда Темный Бог убил меня, он забрал и все мои умения. А вы, сэр Ричард, убив Терроса, забрали и его умения, и мои, и всех, кого он поглотил. Например, вы можете вызывать души мертвых…

Я сказал резко:

— Ни за что!.. Даже если Террос еще во мне, я темным не стал.

Логирд прошелестел едва слышно:

— Он в вас, сэр Ричард… Отныне в вас и пребудет… Самое большее, что можете сделать — не пользоваться его мощью.

— Вот и не буду, — отрезал я. — Это нечистая мощь.

— Мощь, — шепнул он, — как многие ошибочно полагают, не может быть чистой или нечистой… Дескать, просто мощь. И вы не утерпите…

— Утерплю, — пообещал я.

В сгустке тумана темные впадины глазных ям стали глубже и чернее, проглянуло жуткое небо, во мне застыла кровь, когда я увидел далекие холодные звезды.

— Человек, — произнес он совсем тихо, — может удержаться от всего. Но не от применения силы. Весь человек… в силе… И вы станете Темным. Это неизбежно…

— Логирд!

— Станете, — повторил он, — если только…

— Что?

— Если только, — договорил он, — если в вас мощи не меньше…

Он таял на глазах, я вскрикнул:

— Логирд! Не уходи!

— Еще вернусь, — донесся затихающий голос. — Еще не конец…

Он исчез, а я остался сидеть в той же глупой позе, когда один сапог лежит на ковре, а второй на мне. Логирд прибыл вовремя или не вовремя, это с какой стороны смотреть, со дна сознания как раз начала было всплывать соблазнительная мысль воспользоваться темной силой, а то и черной короной. Драконом вряд ли здесь смогу, это потухребтовая возможность, даже птеродактилем, но все равно что-то да сумел бы, я же гуманист и человек высокой культуры, мне соблюдать рыцарство ни к чему, мне нужен результат…

Два чашки горячего крепчайшего кофе ошпарили горло и внутренности, заставили сердце стучать чаще, разгоняя застывшую, как у глубоководной рыбы, кровь. Внутри черепа стало горячо, усидеть не удается, я вскочил и, сорвав в раздражении с ноги и второй сапог, пошел мерить крупными шагами комнату.

Хоть головой бейся о стену, но пока ничего не идет в череп, кроме совсем уж дури. Нет, точно надо еще кофе…

Слуга поклонился с порога, в глазах я увидел выражение сочувствия успешного человека к уже свалившемуся с коня на полном скаку не то в грязь, не то на камни.