Родовая магия

— Мой отец? — у меня упало сердце.

В самом деле, именно после той истории отец лишился места в Совете Попечителей, и был даже временно отстранен от работы, впрочем, в Министерстве-то он все уладил очень быстро… Но я понятия не имел тогда о деталях его плана, знал только, что он каким-то образом пытался скомпрометировать Артура Уизли и всю его семейку заодно. Это был один из немногих планов Люциуса, окончившихся неудачей.

— Я не знал, — тихо сказал я, ненавидя то, как беспомощно и почти жалобно это прозвучало. Гарри еще пару минут прожигал меня взглядом, но потом глубоко вздохнул, и, успокаиваясь, покачал головой.

— Я понимаю, — сказал он. — Просто, вспоминая такие моменты, как-то… трудно смириться с те, что все в прошлом, и что обстоятельства изменились.

— Да, — кивнул я, не зная, что тут еще сказать, и решил попробовать увести разговор в другу сторону. — Значит, Волдеморт управлял Джинни через дневник? Но ведь он тогда еще даже не вернулся, как же так?

— Дневник был одним из крестражей. Это и защита и оружие, — ответил Гарри. — В дневнике была заключена частица его души.

— Что, буквально? Не просто слова, шедшие от сердца, но и….

— Слова… — фыркнул Гарри. — Да слов там, считай, и не было. Тетрадка казалась чистой. В ней можно было писать что угодно, и чернила исчезали, как будто впитывались в бумагу. А потом неизвестно откуда появлялся ответ. От очень искреннего и дружелюбного молодого человека, который был старостой Слизерина пятьдесят лет назад. По имени Том Марволо Риддл.

— Черт! — вырвалось у меня. А перед глазами вдруг всплыло воспоминание — тонкая черная книжечка с пустыми страницами, пронумерованными по датам. Кожаная обложка, довольно дешевого качества, слегка пожелтевший пергамент… но откуда? Разве я мог ее видеть? Я напряг память… — День Святого Валентина… — пробормотал я.

— Что? — переспросил Гарри с удивлением.

— День Святого Валентина! Тебе прислали музыкальную Валентинку, а ты так торопился сбежать от нее, что у тебя лопнула сумка, и из нее высыпалось все, что там было! — торопливо затараторил я, боясь спугнуть вернувшееся воспоминание. — И среди прочего там был пустой дневник! Я поднял его и хотел посмотреть, что в нем, но он оказался чистым! Мерлин, я помню это!

— Да, это он и был, — кивнул Гарри, невесело усмехаясь.

— Но как он оказался у тебя, если был у Джинни?

С возрастающим любопытством я слушал подлинную историю о похождениях Гарри на втором курсе. То, что было мне известно до сих пор, оказалось, к моему разочарованию, всего лишь верхушкой айсберга, которую позволили узнать общественности Дамблдор и прочие вовлеченные в эту историю люди. Нет, отца я понимал — он не видел смысла посвящать в опасные детали своего плана своего двенадцатилетнего сына, оберегая семейный покой. Да и Дамблдора, если подумать, тоже понимал — он заботился о вверенных его попечению студентах. И все таки, как ни крути, не самое приятое в мире ощущение — понимать, что тебя пять лет вводили в заблуждение.

Усилием воли я затолкал недостойные мысли вглубь сознания, и постарался сосредоточиться на сути рассказа, и на упомянутом крестраже. Теперь, когда со слов Гарри я понял суть этого явления, строки древнего манускрипта, в которые я бездумно вчитывался летом в Маноре, стали отчетливее проступать в моей памяти. Я молчал, не перебивая его, пока Гарри, вглядываясь невидящими глазами куда-то вперед, за окно, рассказывал о том, как понял, где скрыт вход в Тайную Комнату, как проник туда, и что ждало его там. Я не перебивал его, когда Гарри, почти не сознавая, неверное, кому и что он говорит, рассказывал мне о прошлогодних уроках Дамблдора. О прошлом Волдеморта, которому он сам стал свидетелем благодаря Думоотводу директора. О догадках относительно того, что именно представляют собой эти крестражи.

Что я мог сказать взамен? Зачем он вообще спросил меня? На что рассчитывал? Или… или я просто по своей слизеринской привычке ищу расчет там, где его нет? Может, это просто выражение доверия? Гриффиндорцы! Ну почему с ними так сложно, хотя у них самих все так обманчиво просто? Обманчиво, потому что это был не просто рассказ. Гарри в очередной раз доверил мне свою жизнь, и даже куда больше чем жизнь. Свою надежду на жизнь дальше, на то что у него, у всех нас еще будет жизнь ПОСЛЕ Волдеморта. И что вообще будет какое-нибудь «после». Все, что было в моих силах сделать в ответ — рассказать ему то, что мне удалось вспомнить, и надеяться, что это хоть как-то поможет…

Когда Гарри замолчал, все еще глядя за окно, на темное ночное небо, а я в полумраке не освещенной ничем больничной палаты едва видел его лицо, мы долго сидели молча, вслушиваясь в невнятное, едва различимое бормотание Дамблдора, доносившееся из-за закрытой деревянной двери. Странно, но пострадавших в сражении в Хогсмиде сюда до сих пор не привели, хотя мне казалось, что рассказ Поттера длился не один час.

А потом я заговорил, сам не узнав своего охрипшего голоса.

— У нас в Маноре очень крупное собрание трудов по Темной Магии, — проговорил я. — Многие мои предки, должно быть, в силу своей связи со Слизерином, интересовались ею. Теперь я точно помню, что читал об этом, в одной из книг, этим летом.

— И что, это действительно Египет? — отстраненно поинтересовался Поттер. Я кивнул.

— Там все началось. Один из жрецов — только не спрашивай, когда именно, я не очень запомнил эпоху, и фараона, — в общем, Верховный Жрец, бывший очень одаренным магом, просто… занялся исследованиями духовной магии. Именно его исследования привели к появлению Легилименции, кстати. Но это другое. Ты слышал, что египтяне верили, будто у каждого человека не одна душа, а штук пять, если я правильно помню?

— Нет, не слышал, — покачал головой Гарри.

— Они полагали, что одна или две из этих душ могут выходить из тела во время сна, а к утру, когда человек просыпается, они возвращаются обратно. Именно поэтому египтяне боялись изображать человека при жизни, если уж делали что-то вроде портрета или статуи, то оставляли часть работы недоделанной, чтобы душа не перепутала его с настоящим телом. Ну, там, например, не доделывали глаз у статуи, а что касается живописи, так вообще, рисовали только в профиль.

— Этот экскурс в историю Египта имеет отношение к делу?

— Да, и непосредственное. Тот самый жрец решил проверить, а может ли одна из его душ вселиться не в его изображение, а во что-то другое? В любой посторонний объект. Он долго работал над этим, проводил исследования, и, по легенде, добился успеха.

— Создал крестраж? — уточнил Гарри. Я неопределенно пожал плечами.

— Ну, тогда это еще не носило такого названия. Да и не было в полном смысле слова крестражем. Иными словами, ТОГДА это ему не помогло. О его опытах узнал фараон, разгневался за богохульство, или как уж там у них это правильно называлось, и… — Я поморщился. — Этого незадачливого экспериментатора схватили, судили и приговорили к смертной казни. А в Египте, надо сказать, казнь казни была рознь, и соответственно, за разные преступления и казни полагались разные. Ну а поскольку религия у них имела первостепенное значение, то преступления хуже богохульства не существовало… В общем, жреца приговорили к «Хондаи». Это одна из самых страшных казней, изобретенных в Египте. Его мумифицировали заживо, естественно, не вынимая внутренних органов, как было положено. Просто набальзамировали, обернули этими их… бинтами, засунули в саркофаг, да еще и заперли для верности.