Родовая магия

И тут меня осенило. Чары отвлечения внимания! Я ведь сама наложила их на сумку, чтобы в случае чего Пожиратели не обращали на мою «экипировку» внимания. Вот растяпа! Напрочь забыла, что стоит выпустить зачарованный этим заклятием предмет из рук — как чары начинают воздействовать и на тебя! Вот почему я забыла и думать о Хвосте, как только скинула сумку в общем зале «Трех Метел»! Нет, я подспудно-то знала о том, что он в ящике, но все время находилось что-то, что отвлекало меня от него! Нет, ну какой же дурой надо быть, чтобы пасть жертвой своего же заклинания!? Мысленно костеря себя на чем свет стоит, я поспешно начала расстегивать толстые, туго затянутые ремешки сумки.

Салазар-основатель, да ведь я засунула Петтигрю в эту банку почти сутки назад, если не больше! Он там хоть жив еще? Я, конечно, оставила отверстия для воздуха, но они довольно малы, и плюс к тому — банка лежит в сумке, в которую воздух проникает с трудом! Он же задохнется, наверное… Да даже если и нет — все равно, сколько может крыса прожить без пищи и воды? Больше или меньше суток? И насколько в этом отношении различаются настоящие животные и анимаги? Если верить моему собственному скудному опыту — не сильно… Никогда не думала об этом — но выходит, жаль, что я ничего не понимаю в крысах! Нет, ну не то чтобы кто-то сильно сожалел бы о его смерти, но думать о том, что я угробила какого-никакого, а все-таки человека, да притом даже не нарочно, а по небрежности, было жутковато.

Ремешки поддались неохотно, но все-таки поддались. Я осторожно поставила импровизированный аквариум на стол и стянула с него сумку, как стягивают чулок. И… невольно охнула. Прозрачные стеклянные стенки покрывала густая сеть трещин. Казалось, ящик состоит уже не из целого стекла, а из мириадов неизвестно как скрепленных между собой осколков. Впрочем, с одной стороны емкость казалась поцелее — зато с другой была будто бы раздроблена в пыль. Крысу я разглядела не сразу — Хвост свернулся на дне, нахохлившись и злобно поглядывая на меня через стекло, однако не выглядел ни слабым, ни истощенным, ни, тем более, умирающим. Разве что шерсть его казалась влажной — да и на стенках, если приглядеться, кое-где виднелись капельки конденсата.

— Что это, во имя Мерлина? — полушепотом спросила Нарцисса, придвигаясь ко мне и с удивлением разглядывая непонятную емкость и ее обитателя. Я осторожно потыкала пальцем все еще гладкую на ощупь стенку, чтобы испытать ее на прочность.

— Вообще-то, это военнопленный, — пробормотала я, убедившись, что, несмотря на плачевный вид, ящик не собирается разваливаться. Я развернула его так, чтобы к нам теперь была развернута уцелевшая стенка. Здесь стало видно, что изнутри стекло покрывают длинные, глубокие царапины. Они, к счастью, не складывались в буквы, как можно было ожидать: видно, Хвосту некому передавать послания. Он просто всеми силами пытался выцарапаться на свободу. Я содрогнулась: хвала Салазару, у него ничего не вышло! Но что могло оставить подобные следы на укрепленном магией стекле? Крысиные когти? Сомневаюсь, что они справились бы с заколдованным ящиком… Тогда как? На ум пришла его серебряная рука, а вернее, в данном виде — лапа. Гарри как-то упоминал, что она сильнее обычной человеческой руки. Видимо, и тверже тоже… Теперь я наконец осознала в полной мере, в чем причина состояния этого импровизированного аквариума: используя силу своей искусственной конечности, Хвост, очевидно, пытался разбить свое узилище и вырваться на свободу. Чары неразбиваемости под его напором дали-таки слабину, но вот другие охранные заклятия устояли — они-то и удерживали теперь банку в целости.

— Военнопленный? Вот это? — леди Малфой нахмурилась, потом пригляделась внимательнее, и ее глаза прищурились. — А-а, — протянула она, узнав «старого знакомого». — Вот это кто. Не могу сказать, что приятная встреча… Впрочем, — она усмехнулась, — пожалуй, обстоятельства не в его пользу? Тогда это еще не худший вариант…

— Надо бы открыть, наверное, — проговорила я. — Он там уже сутки, если не больше, без еды и воды…

— Не переживай, дорогая, — фыркнула Нарцисса. — Крысы — живучие твари. Они могут жить без воды не меньше недели. А уж без еды и того дольше. Так что ничего с ним не сделается. Надо бы только найти ему клетку понадежнее, — заметила она.

— Смотрите! — голос Грейнджер, донесшийся из палаты, отвлек наше внимание. Я выскочила из кабинета медсестры первой, опередив и мадам Помфри, и Нарциссу.

Гермиона и Джинни обе стояли у окна, напряженно вглядываясь в ночь — и мне и в голову не пришло возмущаться безрассудным поведением девчонок.

— Что происходит? — спросила я, мгновенно оказавшись рядом. Вопрос, впрочем, был излишним — стоило лишь бросить один-единственный взгляд вниз, на улицу. В кромешной тьме, перед которой оказалось бессильным даже мое новообретенное ночное зрение, тут и там полыхали вспышки заклятий.

— Началось, — коротко сказала Гермиона. Я бросила взгляд на гриффиндорку — ее лицо, осунувшееся за время болезни, было бледным, но решительным. Озаряемое вспышками чар, оно на мгновение показалось мне ритуальной маской, из тех, которые надевали перед боем воины каких-то древних племен, чтобы обмануть и отвадить от себя погибель. — Мадам Помфри! — позвала она, отворачиваясь от окна, и строго, будто это она была врачом, посмотрела на медсестру. — Время пришло, — сказала девушка. Я невольно замерла, боясь потревожить или отвлечь ее ненароком. Я ничего не понимала, однако влезать сейчас с расспросами казалось почти кощунством. Что-то было в Гермионе сейчас такое, что заставляло относиться к этой хрупкой девушке чуть ли не с благоговением.

— Вы знаете, к чему это может привести, — тихо сказала медсестра, и впервые в ее голосе не было ни вопроса, ни даже упрека в небрежном отношении к собственному здоровью. — Будьте осторожней.

Вытащив из кармана небольшой пузырек из темно-синего стекла, мадам медленно, словно нехотя протянула его Гермионе. Грейнджер твердой рукой взяла его, уверенно выдернула пробку — и замерла, словно собираясь с духом. Я поняла, что если когда и пора будет задавать вопросы — то сейчас.

— Что это? — спросила я, перехватив ее запястье — так чтобы содержимое не пролилось, но и вместе с тем было временно вне ее досягаемости. — Что ты собралась делать?

— Зелье понижения чувствительности, — ровно ответила гриффиндорская староста — но у меня по коже пробежал холодок от ее взгляда. Словно на меня смотрела на семнадцатилетняя девушка — а умудренная столетиями вещунья из древних преданий. Она… Да ведь она же готовится выйти в бой, из которого не надеется вернуться! — пронеслось у меня в голове. Это зелье использовалось редко и только в самых отчаянных ситуациях. Человек, выпивший его, действительно почти переставал чувствовать состояние своего тела. Жара или холод, усталость или бодрость, боль или наслаждение… Все становилось едино. Мало кто шел на такое добровольно — разве что действительно бойцы, идущие на безнадежную битву. Под действием зелья можно было сражаться до тех пор, пока тебя не убьют — биться, не чувствуя ран, не ощущая боли и слабости, не теряя сил — пока не упадешь замертво. Я не знала, сколько точно оно действовало — вероятно, не меньше часа, а то и больше. В любом случае, следовало поостеречься.