Цвет Надежды

— Боюсь, что да, миссис Малфой. Ваш муж в числе прочих волшебников, подозреваемых в причастности к Пожирателям Смерти, арестован. Со своей стороны хочу заверить, что сделаю все возможное, чтобы это не отразилось на Драко и его пребывании в школе.

Усталый голос, повторяющий заученные слова, был заглушен непонятным звуком. Женщина на миг прижала ладонь ко рту, но тут же взяла себя в руки.

— Я знаю, я… хотела узнать о… Сириусе Блэке.

Имя отразилось звонким эхом от свода камина. Альбус Дамблдор не выразил удивления, лишь во взгляде что-то изменилось.

— Это правда? То, о чем сообщили.

Тень эмоций — совсем не тех, которые можно было ожидать от хладнокровной предательницы.

Почему-то не хотелось передавать этой девочке такую весть через камин. Да, в одну секунду она перестала быть миссис Малфой. Сноп искр, и из камина вышла девочка, некогда учившаяся в этой школе. Неловко отряхнула мантию, сжала кулачки — все это, стараясь не смотреть в глаза волшебника напротив. Она ждала ответа, но слишком боялась его получить. Вот и осматривала кабинет, в котором до этого ни разу не была. Взгляд скользил от полки к полке, но Альбус мог поклясться, что она не видит ни один из выставленных на них предметов.

Неужели такое возможно? Директор Хогвартса в очередной раз поразился природе человеческой души. Женщина, чье положение пошатнулось в эту ночь в связи с арестом мужа и неофициальным объявлением войны, даже не думает об этом. Калейдоскоп эмоций одновременно ярких и темных отражается в ней. Не нужно уметь читать мысли, чтобы понять. Горечь, боль, призраки прошлого и безумная надежда, которой сейчас суждено разбиться.

Кикимер поведал, что перед Рождеством навестил Нарциссу Малфой, рассказав о том, что Сириус Блэк единственный человек, за кем Гарри последует хоть в преисподнюю. Об этом узнал Волдеморт. Логическая цепочка идеальна. Нарцисса Малфой получала информацию от Кикимера и передавала Лорду или Люциусу, что в данном случае почти одно и то же. Все предельно ясно. За исключением одного — в ее душе сейчас не было стремления скрыть свою роль, не было раскаяния, да и само ее появление не вписывалось в общую картину. Что-то было не так. Значит, он поторопился с выводами? Зря поведал Гарри эту часть истории? Женщина, нервно вертящая на пальце фамильный перстень Малфоев, была охвачена ужасом и сожалением. Но не от содеянного, а, наоборот, от несбывшегося и теперь безвозвратно утерянного.

— Профессор, — наконец она резко обернулась, и их взгляды встретились, — скажите, это правда?

— Боюсь, что да, Нарцисса. Мне жаль.

Несколько секунд она просто смотрела в его глаза. Во взгляде было недоверие — в душе пока жила Надежда. Но старинные часы на камине звонко отсчитывали секунды, и приходило осознание.

Она так и не произнесла это вслух. Альбус Дамблдор молча кивнул. Женщина резко отвернулась, потом снова повернулась, словно намереваясь что-то спросить, но так и не спросила. Быстрым шагом отошла к окну и замерла у подоконника. Сейчас Альбус чувствовал ее пустоту. Хотелось что-то сказать, как-то успокоить. Но таких слов не было. И оба это понимали.

Нарцисса решила по-своему.

— Как это случилось? — голос прозвучал еле слышно.

— Он погиб в бою. Так, как всегда и мечтал…

Она усмехнулась. На миг Альбусу показалось, что он снова услышит обвинения. Но прозвучало другое:

— Он не хотел умирать. Вы совсем его не знали. Стать героем, да. Но умирать… Как он мог хотеть умереть, если есть столько людей, которым он нужен. Мерлин!

Нарцисса так резко села на пол, что Альбусу показалось, что женщина падает.

— Воды?

Женщина лишь покачала головой. Альбус Дамблдор с болью в сердце смотрел на сидящую Нарциссу, сжимающую подоконник над своей головой. Фамильный перстень Малфоев поблескивал в лучах солнца, но в эту минуту она вряд ли принадлежала старинной фамилии. Все эти годы она принадлежала лишь человеку, которого сегодня не стало. В такие моменты Альбус Дамблдор больше всего жалел о невозможности повернуть время вспять и предотвратить целую череду трагедий. Но с каждым злом переплеталось благо. Если бы не погибли Поттеры, Сириус бы не был осужден, и его жизнь, как и жизнь этой женщины, сложилась бы по-иному. Не было бы столько покалеченных и загубленных судеб. Но тогда бы не пал Волдеморт. А это привело бы к еще большему количеству смертей и несчастий. Так устроен мир, что кому-то приходится платить собой за благо других людей.

— Кто его убил? — услышал он негромкий вопрос.

Еще один удар.

— Беллатрикс.

— Белла? — Нарцисса подняла взгляд от своих коленей, покрытых дорогой мантией, перепачканной каминной копотью. — Моя сестра… Они с Сириусом всегда недолюбливали друг друга.

Вопрос, казалось, отрезвил Нарциссу. Она медленно встала, отряхнула мантию, заправила за ухо выбившийся локон и взглянула в глаза волшебнику. Он ожидал увидеть слезы, но их не было. Взгляд был сухим и болезненным. От этого становилось еще хуже.

— Я думаю, вы сделали все, что смогли, — перед ним вновь стояла миссис Малфой, — благодарю за заботу о Драко. Извините, что побеспокоила.

Альбус пожал протянутую руку. Холодную, как лед.

Женщина попрощалась и исчезла в камине, а директор Хогвартса тяжело опустился в кресло. Два разговора об одном человеке за последние полчаса — таких разных и таких одинаковых. Одинаковые эмоции: боль, горечь, пустота, но разные слова. Бескомпромиссная юность и сдержанная зрелость. Парадокс. Гарри ушел, яростно хлопнув дверью, уверенный, что никто не способен понять его боль и ненавидящий все слова утешения. Нарцисса ушла молча, уверенная в том же. Из всех людей на земле в этот день только эти два человека смогли бы понять боль друг друга. Но Гарри уходил все дальше от стен замка, спотыкаясь о корни растений и царапая лицо о ветки деревьев, а Нарцисса Малфой спускалась по каменным ступеням родового замка Малфоев и бежала ухоженными садовыми дорожками подальше от душных стен. Им не суждено было встретиться.

Седоволосый волшебник смотрел на полосы света, прочерченные взошедшим солнцем на полу его кабинета. У каждой медали есть больше, чем одна сторона… У каждой истории есть столько истин, сколько людей в нее вовлечены. Так может ли кто-то брать на себя право судить?

Он не встретит рассвет, не проводит заката.

Его взгляд не скользнет по уснувшим лугам.

Не сорвет он травинку, как в детстве когда-то.

Он ушел навсегда. Каково ему там?

Ведь я знаю: он есть, он не может исчезнуть.

Ведь тогда непременно исчезну и я.

Рассказать, как он там — за чертой Бытия.

Передать легким вздохом иль пением птичьим…

Я приму его. В самом ужасном обличии.

Для меня ни преград, ни запретов уж нет.