Дин Кунц - Вторжение

Мысль эта могла бы поднять настроение Молли, если бы она не думала, что они не спасатели, а жнецы.

Другая группа миновала перекресток и скрылась из виду.

Вергилий подвел Молли к большому викторианскому дому с его элегантным фронтоном, мансардными окнами, пряничными карнизами.

Она посмотрела на часы. Почти полдень. Десятъ часов прошло с той минуты, когда она впервые увидела светящийся дождь и койотов на крыльце. Молли чувствовала, что их время истекает и очень скоро в этой войне, какой бы она ни была, будет нанесен последний удар.

Мансардные окна с резными наличниками, еще более красивые деревянные наличники окон и дверей, кусты роз перед домом, отгороженные от тротуара кованым невысоким заборчиком, колонны крыльца с каннелюрами на стволе и итальянскими капителями, входная дверь, выложенная тщательно подобранными по цвету деревянными панелями, с окном из цветного стекла… Этот дом был олицетворением архитектурного порядка, свидетельством долгой борьбы человечества против хаоса и не менее долгого поиска смысла своего существования.

В период, пришедшийся на жизнь Молли, архитекторы предпочитали стерильность, то есть порядок, лишенный цели, и восхваляли мощь, то есть отсекали изящество. Отвергнув основы, на которых, собственно, и поднялась цивилизация, модернизм и его философские последователи предлагали мишурный блеск вместо истинной красоты, восприятие вместо надежды.

Всю свою жизнь Молли наблюдала, как цивилизация становится уродливее, посредственнее, и теперь, поднимаясь следом за Вергилием по ступеням крыльца, она ощутила острое чувство потери. Этот прекрасный дом, в проектирование и постройку которого вложили столько любви, был символом всего того, что уничтожили новая экология и жестокие новые владыки Земли. Столетие модернизма тоже причинило немалый вред, но тут за один день цивилизация понесла тысячекратные потери, да и творениям модернизма жить оставалось недолго. Их достижениям тоже предстояло отправиться на свалку. Об этом позаботились бы холоднокровные существа, которым предстояло определять то самое будущее, к которому стремились модернисты.

Все человеческие причуды, похоже, стоили поощрения, если именно такую цену приходилось платить за сохранение всего прекрасного в человеческой цивилизации. Хотя человеческое сердце эгоистично и самонадеянно, столь многие боролись со своей эгоистичностью и учились человечности, и благодаря им, пока оставалась жизнь, сохранялась надежда, что потерянная красота будет найдена вновь, что совершенный грех можно искупить.

Но все разнообразие человеческих жизней вскорости могло исчезнуть, полностью и окончательно, словно рода людского и не существовало.

Стоя у двери рядом с Вергилием, Молли оглянулась на Нейла, который остался на улице вместе с их шестью заложниками судьбы. Семь лет их совместной жизни пролетели, как один миг. Еще семидесяти им бы точно не хватило, чтобы полностью насладиться друг другом.

Дети выглядели такими уязвимыми. Зло, похоже, всегда притягивается к детям, особенно к детям. Тем, для кого зло — родная стихия, растление и уничтожение невинных — величайшая радость.

Вергилий зарычал.

Как было и в доме, где они нашли Джонни и Эбби, дверь открылась. То ли собака обладала сверхъестественными способностями, позволяющими ей открывать двери, то ли некая темная сила, затаившаяся в доме, хотела, чтобы Молли переступила порог, точно так же, как паук приглашает муху залететь в его паутину.

Поэтому, после того как собака вошла в дом, Молли замялась.

Если это были последние часы ее жизни, она хотела потратить их на служение детям, независимо от того, удастся ей в итоге их спасти или нет. Но она страшно устала, глаза горели от недостатка сна. А потому между намерением и действием лежала пропасть сомнений в себе.

Собраться с духом ей помогла строка Элиота: «Жизни ты можешь избежать, но смерти — нет».

Такие суровые истины возвращают человеку смелость.

Молли вошла в дом.

И хотя дверь никто не трогал, она закрылась за ней и Вергилием.

Как и в другом доме на другой улице, она услышала шебуршание в стенах: множество лапок скребло по ним изнутри, множество крылышек билось об них.

На этот раз у нее не было моральной поддержки Нейла, только указывающая путь немецкая овчарка, которая могла служить какому-то злу. Доверяя интуиции и вере, которые пока не подводили ее, Молли должна была доверять и собаке.

Лиловый день вглядывался в окна, но ничего не освещал. Молли включила фонарик, стараясь не думать о том, как скоро разрядятся батарейки.

Вергилий подошел к лестнице, начал подниматься на второй этаж.

Следуя за ним, Молли услышала, как беспорядочный шум в стенах вдруг организовался в некий ритм. И вот это упорядоченное шебуршание заставило ее остановиться на лестничной площадке

В звуках, издаваемых лапками и крылышками, она уловила намерение, значение и что-то вроде отчаяния. Прислушавшись, она даже вздрогнула от удивления, потому что шум в стенах трансформировался в слова: «Время убивать… время убивать… время убивать…»

И хотя голосов в этом злобном хоре было много, ни один не поднимался выше шепота. Акумулятивный эффект этих голосов проявлялся в том, что звучали они у нее в голове, не как звуки, а как слуховая галлюцинация.

Эбби настаивала на том, что стены иногда говорили. Но девочка не уточняла, какие слова доносились из стен.

«…время убивать… время убивать…»

Молли не могла определить, то ли это угроза, то ли команда, побуждающая к действию… или что-то совершенно другое.

Сказала себе, что должна проигнорировать, этот злобный хор. Но любопытство заставило ее приблизиться к стене.

Луч фонаря осветил розы, в основном желтые, частично — розовые, без шипов, с мясистыми лепестками.

Она провела рукой по одной розе, не зная, что надеется ощутить под рукой. Может, какую-то выпуклость. Свидетельство того, что стена деформируется.

Стена была гладкой, сухой, прочной. Разве что ее ладонь почувствовала легкую вибрацию, ничего больше.

«…время убивать… время убивать…»

Среди голосов, произносящих слова на английском, она вроде бы различала говорящие на другом языке.

Она наклонила голову к стене, прижалась ухом к желтой розе.

Слабый, но неприятный запах шел от этого обойного розария, возможно, пахли сами обои, возможно, клей.

Когда она попыталась сосредоточить внимание на иностранных голосах, они вроде бы почувствовали ее интерес к ним. Она услышала ту же фразу на французском и испанском. Другие голоса, возможно, шептали на русском, японском, китайском, немецком, шведском и прочих языках, идентифицировать которые она не могла.