Window Dark - За гранью мира алая заря

— Давай, пташка, начинай, — весело проорал стриж, глаза которого наполнял мутный туман.

Маруша осмелела.

— Итак, — ведущий покровительственно распростер крыло на маленькой птичкой. — Перед нами Ма-аруша, а-асоба, прина-адлежащая а-адному из верхних уровней птичих кла-анов. Не а-на ли ва-азвестит нам истину в па-аследней инстанции? Пра-ашу Вас, па-алнаценная ка-андидатка на роль Ка-аралевы Бала.

Такое приветствие еще больше ободрило Марушу. Птичка вылетела на свободное место, по пути взбив хохолок и пригладив перышки, чирикнула, прочищая голос, и трели полились из горла.

Маруша смолкла, вслушиваясь в оглушительную тишину. Лишь робко посвистывал ветер, да жалостливо скрипели прутья клетки.

«Сейчас все заорут от восторга! — внутри Маруши поднималась теплая волна победы. — Просто до них еще не дошло, что зарю можно не только ругать. Сейчас… Ну начинайте, начинайте же…»

Никакого рева не последовало. Кто-то кашлянул, кто-то ковырял пол острым коготком. В задних рядах смачно чавкали чем-то вкусным, но износоустойчивым.

— М-да, — начал распорядитель, почесав правой лапой левую. — За-а первую часть я бы не па-ажалел ка-аралевкий венок Ночи Лега-астая. Но вта-арая па-алавина просто пра-авальна. Ша-аблонисто. Безвкусно. Плоско. Э-этакий цыплячий ва-асторг, ка-аторым умиляется квочка-мамочка перед курами-са-аседками.

— Что-о-о, — грозно протянула Маруша. После прочтения строчки не казались ей шедевральными, но не такому надутому индюку ругать то, что сложилось в ее душе.

— Хреново! — засвистел кто-то из второго ряда.

— Хероватенько! — заливался петушиный голос за спиной.

— Хрениссимо! — защелкал иностранный акцент.

Со всех сторон доносились неприличные смешки, гуканье, хихиканье. Рядом с правой ногой размазался чей-то презрительный плевок.

— Ша! — гаркнул распорядитель, и мигом наступила тишина. — Первую часть на-ам никуда не деть! Выбирай, девочка! Или мы за-абываем про неудачный финал и делаем тебя Ка-аралевой Бала, или ты ва-азвращаешься в толпу и да-а утра мы тебя не слышим.

— Королевой? — не поверила Маруша, больше всего боявшаяся прослыть неудачницей.

— Точно! — крыло сделало витиеватый взмах, очерчивая то ли орлиный профиль, то ли макушечный хохолок. — Ну? Ты решилась?

Маруша взглянула на птиц. Те замерли, как в немой сцене. Только кот позади всех остервенело мотал головой.

«Не веришь, что стану королевой? — холодно подумала Маруша. — Королева это тебе не на пугале висеть.»

Сапфировый свет наливался жалостливой тревогой.

Глаза утконоса, чья шея завивалась спиралью штопора, на миг прояснились, а по горлу прокатился спазм.

— Эй, ты! Держи свой большой клюв закрытым! — предвосхищая нелестные речи, прикрикнула Маруша и повернулась к распорядителю. — Согласна, — громогласно отрезала она. — Когда-нибудь это должно было случиться. Я знала, что мне предначертана королевская судьба.

— Та-агда твои строчки па-аслужат сла-авами Лунного Гимна, — улыбнулся распорядитель. — А-а то у нас в па-аследнее время проблема са-а славами. А тва-ая га-алава украсит на-аш зал да-а утра, — кончик крыла ткнул точно в зенит, где в единой точке сходились все прутья. — Ка-алечко всегда га-атово.

Рядом с ведущим объявилась Птица-Пила, насвистывая «Колечко, на память колечко», подмигнула задорно, вытащила напильник, покрытый налетом ржавчины, и принялась затачивать обломанные зубцы на клюве.

— Постойте, — взъерошилась Маруша. — Кто вам сказал, что Королеве Бала необходимо отрезать голову?

— А ты думала, — удивился Пятнистый Лунь. — Королева — как идеал, — его глаза мечтательно закатились, — идеал недостижимый, — блестящие выпуклости покрылись мутной пленкой. — А стоит ли жить, когда кругом одни недостижимости? Выбирая королеву, мы признаем, что никто из нас не напишет лучше. Убивая королеву, мы избавляемся от комплексов и снова можем творить. Нет идеала — нет проблемы.

Мутнота мигом пропала. Глаза сверкали холодной яростью.

Что-то мягко толкнулось в левое крыло. Скосив глаза, Маруша увидела комок тумана с двумя голубыми звездами.

— Тебе оказана великая честь, — невесело улыбнулся кот. — Сознавая свою элитарность, они все же согласились принять тебя в свои ряды. Ты видишь в смерти конец пути, для них же она — отправная точка, откуда исходит луч последнего полета.

— Что можно изменить? — горячо зашептала Маруша в прокушенное кошачье ухо.

— Только драться, — качнулась кошачья голова.

— Эй, — рассердилась Маруша. — А с чего ты заулыбался? — она просияла. Ты меня обманываешь? Есть какой-то выход, о котором я не знаю?

— Нет, — улыбка кота вобрала в себя четыре сборника загадок. — Просто, по-настоящему чувствуешь себя свободным только однажды. Когда знаешь, что дерешься в последний раз.

— Эй, котяра, — нагло выкрикнул беркут с пробитой головой. — Не думай, что ты самый крутой. Здесь все мертвяками.

— Им тоже нечего терять, — улыбка кота расползалась все шире. — Выбирай, чью шею ты разорвешь в первую очередь.

Птичка пребывала в странном оцепенении. Мысли спутались, свалялись в неудобоваримый комок, как шерсть на Гарпии. Маруша не представляла, как это вцепиться в чью-то шею. Вцепиться так, чтобы хрустнули кости, а склизкая полоса кожи разорвалась, обнажая трепещущее мясо. И почему она не родилась орлом?

Страшный удар перевернул клетку. Марушу швырнуло в орущую от ужаса толпу. Птичка сжалась. Ей казалось, что по спине вот-вот полоснут ядовитые когти Скопы. Плотная масса пернатых вобрала птичку в себя. Стало жарко. Надвигалось удушье. Маруша закрыла глаза и отключилась.

Очнулась она от боли. Ее немилосердно вдавили в прутья. Кувыркнувшись еще два раза, клетка приняла обычное положение и выровняла полет.

Край левого глаза видел лишь серое оперение сапсана, из груди которого доносились странные потрескивающие звуки.

— Что-то у тебя видок невеселый, — шепнула ему в ухо Маруша. — Ты, случайно, не заболел?

Сапсан не ответил, но глаза его заволокла кровавая пелена.

— С тобой все в порядке? — из вежливости спросила Маруша. — Ведь, правда?

— Конечно, нет, — прохрипел сапсан. — Сейчас я подвинусь. Заняв мое место, ты все поймешь.