Макс Фрай - Одна и та же книга

Вовремя спустился, в лавке полно школьниц, сидят на подоконнике, как птички, болтают ногами, щебечут. Нита, Йонкина дочка, с подружками, таким нельзя давать заскучать, это они только с виду милые барышни, а на самом деле — стихийное бедствие, все вверх дном перевернут, если вожжа под хвост попадет.

Нита прыгнула мне на шею прямо с подоконника, я едва на ногах устоял.

— Дядя Клаус, выручай! Нам срочно нужна книжка про сны, — тараторит она. — Только не сонник, конечно. И не ученый трактат о природе сновидений. А чтобы там просто чужие сны пересказывали, настоящие, которые людям снятся. Очень надо! Очень-преочень! Правда же, у тебя есть?

— Кое-что найдется, — говорю я и лезу в сундук. Потом в другой. Да куда же она подевалась, совсем недавно видел… А, вот. — Держи, — говорю. — Редкий экземпляр. Кому другому не продал бы, но тебе — так и быть.

— Анна Нейли. «Роль сновидений в жизни жителя современного ме-га-по-ли-са», — читает Нита. — Дядя Клаус, а что такое «мегаполис»?

— Просто большой город, — говорю я. — Очень большой. Даже слишком. Как десять наших.

— Представить не могу! А разве такие бывают?

— Еще и не такие бывают, — пожимаю плечами. — Чем дольше живу, тем лучше понимаю, что бывает вообще все. В том числе такое, чего мы и представить не можем.

— Это именно то, что надо! — улыбается Нита, наскоро пролистав книгу. — Какое же тебе спасибо! А ты сам ее читал?

— Читал когда-то.

— Ну и как? Сны этих… «жителей ме-га-по-ли-сов» — они похожи на наши? Или совсем другие?

— Понятия не имею, — говорю. — Не с чем сравнивать. Я никогда не вижу снов.

— Я боюсь, — сказала она. — Я не хочу. Не сегодня. Потом.

Это было правдой лишь наполовину. Она, конечно, боялась, но желание понемногу становилось сильнее страха. И вот это было по-настоящему ужасно — обнаружить, что внутри тебя живет своей жизнью некое причудливое желание, которое не подчиняется ни воле, ни рассудку, можно сказать, само себя хочет, не интересуясь твоим мнением на сей счет. Ей, с детства избалованной чужим повиновением, было очень непросто смириться с непокорностью, пусть даже собственной. Особенно собственной.

— Не бойся, пожалуйста, — попросил он. — Ты каждый день говоришь «потом». А время работает против нас. Чем дальше, тем труднее будет начать. Еще немного, и я, пожалуй, тоже научусь бояться. Давай, а?

— Но я никогда этого не делала!

— Я, сама понимаешь, тоже. Но все будет в порядке, я тебе обещаю. Природа возьмет свое, это у нас в крови.

— В крови у него, видите ли, — сердито сказала она. Помолчали.

— Ты очень хочешь? — наконец спросила она. — Очень-очень?

Он кивнул. Подумал и добавил:

— Но если ты очень не хочешь, тогда ладно. Не сегодня.

Он был настоящий рыцарь. И почитал своим долгом носиться с прекрасной дамой как с писаной торбой, даже вопреки собственным интересам. Даже так — особенно вопреки. Поэтому ее мнение всегда было решающим. Сильный должен повиноваться, потому что он может все, — так он для себя решил.

Снова помолчали.

— А может быть… — начал он. Собрался с духом и выпалил: — Вот прямо сейчас? Раз — и всё!

— Нннну дддда, — запинаясь сказала она. У нее стучали зубы. — Ннннаверное.

Но тут же взяла себя в руки, улыбнулась, вздернула подбородок, поглядела на него почти снисходительно почти сверху вниз.

— Ну так чего же ты тянешь? Давай!

Юный двухголовый дракон наконец сделал шаг, отделявший его от края скалы. Как и следовало ожидать, он не упал, а взмыл в небо.

Одна его голова звонко хохотала от счастья и облегчения.

— Вот видишь, моя принцесса, — твердила вторая голова, — вот видишь, все у нас получилось.

Город Анкона устроен таким образом, что попасть в центр снизу, от порта, рядом с которым находится железнодорожный вокзал, можно через длинный-длинный тоннель, достаточно темный, чтобы всем сердцем стремиться к свету в конце его.

И вот я иду по пешеходной дорожке справа, а по пешеходной дорожке слева идут два бородатых дяденьки, с виду этакие байкеры, от которых сбежали мотоциклы. Мы одновременно вошли в тоннель, но я быстро хожу и дяденьки вскоре остались позади.

И вот, примерно на середине пути сзади начинают раздаваться дикие, пронзительные вопли, наждачные взвизги, надрывный клекот и ухающий хохот — примерно так демоны из ада могли бы приветствовать любимую футбольную команду.

Я иду дальше и радуюсь про себя — вот, думаю, дяденьки развлекаются, молодцы. Но не оборачиваюсь, чтобы, во-первых, их не смущать, а во-вторых, вдруг это они специально меня пугают? В детстве считалось, что оборачиваться в таких случаях не надо, это как будто признать поражение, а если не обернешься, тому, кто дразнится, будет обидно. Ну вот я и не оборачиваюсь, чтобы дяденьки много о себе не воображали.

И уже на выходе, на границе желтой тоннельной тьмы и белого июльского света, понимаю, что вопли внезапно стихли, почти невольно оборачиваюсь поглядеть — все ли у крикунов в порядке? А там никого, в смысле ни единого пешехода ни слева, ни справа, только нескончаемый поток автомобилей, и всё.

А на обратном пути ничего интересного не случилось.

На вопрос: «Что ты делаешь в Барселоне?» — самый короткий и честный ответ «Слушаю музыку и плачу». Такое поведение, мягко говоря, не является для меня нормой. Я хочу сказать, за всю жизнь это был, кажется, четвертый случай; ладно, пятый, если совсем раннее детство и бурные рыдания под песню «Кукарача» в мамином исполнении тоже считается.

Блаженная в синем платье на Кафедральной площади, зовут ее Пилар, надо же, до сих пор помню. Божественное сопрано; при этом певица то и дело пускает петуха, но с таким голосом можно позволить себе даже фальшь. Поет, сидя на складном стуле, подсматривает в бумажку, чтобы текст не забыть. Мы с нею потом обнимались, потому что Пилар подходит благодарить всех, кто кладет в ее коробку монетку, трогает ласково за руку, и тут уж не обнять ее совершенно невозможно, она свежая и прохладная, как будто температура тела градусов двадцать, не больше.